Жан-Кристиан Птифис - Железная маска: между историей и легендой

Воспользовавшись суматохой, Ла Форе и Валькруассан сумели ускользнуть и добраться до Турина. Однако герцог Савойский Карл Эммануил II, который не мог ни в чем отказать своему царственному кузену, приказал арестовать их и выдать французам. Сен-Map, почувствовавший себя одураченным, был в ярости. Король уполномочил его вынести показательный приговор, и дважды повторять ему не было надобности. Сен-Map созвал военный совет и приговорил пятерых из числа своих подчиненных к повешению. Эта участь постигла и несчастного Ла Форе. Двое слуг Фуке, знавших о заговоре, были лишены своего жалованья. Признанный наиболее виновным из них, Шампань, несколько месяцев содержался в строгом заключении. Что касается Валькруассана, то он был посажен под арест до тех пор, пока Суверенный совет Пинероля не решит дальнейшую его судьбу. К сожалению, документы этого дела утрачены. Известно лишь, что его на пять лет отправили на галеры в Марсель, однако мадам де Севинье удалось смягчить суровость этого приговора, найдя заступничество у своего зятя, графа де Гриньяна, генерал-губернатора Прованса {39} 39 Мадам де Севинье обратилась 25 июня 1670 года с письмом к графу де Гриньяну, благодаря вмешательству которого Валькруассан избежал участи быть отправленным в кандалах на галеры, жил вольным человеком в Марселе, а за свое полное освобождение согласился служить Лувуа в качестве военного инспектора. . Неизвестно, когда произошел инцидент с Эсташем Данже — до или после провала отважной попытки Валькруассана. Получив донесение от своего тайного информатора, Лувуа тут же сделал выговор Сен-Мару:

«Мне донесли, что господин Онест или один из слуг Фуке разговаривал с заключенным, который доставлен к вам комендантом Дюнкерка, в частности, спросив его, не будет ли нежелательных последствий от этого разговора, но тот лишь потребовал в ответ, чтобы его оставили в покое: он, видимо, подумал, что его спрашивает кто-то из ваших людей с целью проверить, не проболтается ли он, так что вы сами можете судить, насколько недостаточны принятые вами меры с целью недопущения его общения с кем бы то ни было. Поскольку Его Величество придает большое значение тому, чтобы никто не имел возможности общаться с этим заключенным, вы должны самым тщательным образом следить за тем, чтобы заключенный не мог вступать в разговор с кем бы то ни было как внутри цитадели, так и вне ее, получать или передавать какие-либо сведения». [174] Лувуа — Сен-Мару, 26 марта 1670 года, A.N., К 120А, f° 79, et S.H.A.T., série Al, vol. 246-III. P. 147.

Сен-Map опроверг эту информацию, с жаром утверждая, что он самым тщательным образом исполнял указания министра. Этот инцидент не послужил поводом к тому, чтобы тюремщик раскрыл тайны человека из башни. Раз в день он по-прежнему отправлялся в его камеру, лично отпирал ее, предварительно удалив стражников, подавал заключенному еду, которая не отличалась особым обилием, тщательно осматривал его камеру, дабы обнаружить малейшее нарушение, а затем, спросив у заключенного, не нуждается ли он в чем-нибудь, вновь замыкал мрачные запоры. Рутина, неумолимая рутина!

Понятно, что в своей корреспонденции Сен-Map проявлял сдержанность в отношении секретного заключенного, поскольку у него не было оснований быть недовольным им. У Фуке случались моменты отчаяния. Лозен был очень своевольным, непослушным, хитрым заключенным, углядеть за которым не представлялось возможности. Напротив, Эсташ ничего не говорил, никогда не выражал недовольство, смиренно неся крест своей судьбы. Замурованный в камере, в которую едва проникал дневной свет, он влачил скорбное молчаливое существование. В крайнем благочестии он поддерживал себя молитвой и чтением религиозных книг. Отказавшись от всякой земной надежды, он знал, что никогда не выйдет из этого ада. Царство его было не от мира сего. Если бы не его частые недомогания, причиной которых была сама эта мрачная камера, зимой покрывавшаяся инеем, а летом превращавшаяся в раскаленную душегубку, никто никогда не услышал бы слова от этого несчастного затворника. Несомненно, мягкость его характера в сочетании с религиозным рвением позволила ему благополучно перенести страшные испытания тридцатичетырехлетнего заключения, не впав в безумие, подобно большинству узников Пинероля.

Отнюдь не пользуясь условиями содержания, какие предусматривались для членов королевского дома, Данже с самого начала своего заключения обеспечивался по той же норме, что и слуги Фуке, из расчета 50 ливров в месяц, 600 ливров в год, тогда как для своего бывшего министра финансов Людовик XIV выделял в десять раз больше, не считая прочих расходов, покрывавшихся отдельно (одежда, обслуживание и т. п.). Разумеется, суммы, отводившиеся на содержание Данже, со временем возрастали, но все равно оставались достаточно скромными и в большей мере служили средством поощрения тюремщика. Однажды, в апреле 1670 года, Лувуа даже сурово отчитал Сен-Мара за то, что тот представил слишком высокий счет: «Я получил с вашим письмом от 20-го числа сего месяца счет расходов на вашего второго заключенного (Данже. — Ж.-К. П. ), двоих слуг Фуке и господина Валькруассана. Этот счет настолько высок, что я не осмелился сказать о нем королю, ибо то, что считается приемлемым для Бастилии, недопустимо для Пинероля. Я возвращаю вам его, чтобы вы прислали мне новый счет, более приемлемый для людей подобного сорта…» [175] François Ravaisson . Op. cit. T. III. P. 84–85. 31 октября того же года он писал: «Поскольку ваш второй заключенный [Данже] и слуги мсье Фуке не нуждаются в зимней одежде, вам вообще не следовало бы говорить о ней, что же касается мсье Фуке, то вы можете одевать его, как он потребует» [176] Ibid. P. 94–95. .

9 июля 1670 года Лувуа известил мсье де Луайоте, военного комиссара Пинероля, о своем намерении прибыть туда на два или три дня. Ночью в субботу 3 августа 1670 года он покинул двор в сопровождении своего верного служаки мсье де Налло и инженера Вобана, который взял себе псевдоним мсье де Ла Бросс. Государственный секретарь до самого Пинероля путешествовал инкогнито, требуя, чтобы на почтовых станциях ему не оказывались обычные почести. Когда при дворе узнали, что Лувуа отправился в Пьемонт, все были удивлены. Задавались вопросом, почему он предпринял путешествие по такой страшной жаре. Если это была обычная инспекция фортификационных сооружений, как утверждалось, то почему не послали одного Вобана? [177] Lettres du marquis de Saint-Maurice. T. I. P. 464; Camille Rousset . Histoire de Louvois. Op. cit. T. I. P. 203–204. Историки высказали множество гипотез по поводу этого путешествия, однако так и не нашли удовлетворительного объяснения.

В четверг 8 августа Лувуа прибыл в Пинероль и остановился у старинного друга своего отца, Джованни Доменико Фалькомбелло, графа Альбаретто, а 10-го отправился в Турин, попутно нанеся краткий визит в Салуццо, дабы засвидетельствовать свое почтение герцогу и герцогине Савойским. Несомненно, в Пинероле он встретился с Сен-Маром и проинспектировал донжон. Посетил ли он заключенных, в частности Фуке? Видел ли он Эсташа Данже? Вполне возможно. Вид того, как всемогущий министр входит в камеры заключенных, способен поразить воображение. Много позже эхо этого визита донеслось до Вольтера, который, правда, связал его с пребыванием Железной маски на Леренских островах.