Елена Кассирова - Кремлевский фантомас

– Маняша, ты где? – строго крикнула Лидия, вызвав лифт.

Маняша шагнула к матери. Двери лифта раскрылись.

– Костенька, спасибо! – сказала Лидия Михайловна. Двери лифта сомкнулись.

Костя закрыл дверь.

И вдруг раздался чудовищный грохот.

Проснувшаяся и вставшая в уборную бабушка покачнулась, ухватилась за шкафчик и рухнула вместе с ним.

Костя, похолодев, прибежал.

Мягкая старушонка ничего себе не сломала. Костя доволок ее до кровати, уложил, поднял шкафчик и принялся укладывать назад старушечье барахло.

От отвращения он не рассматривал, рассовывал всё как попало.

С занюханной обувной коробки с надписью «Ганц Элеганц» неизвестных годов съехала крышка, и внутри в газетном клочке блеснуло.

Костя двумя пальцами вынул и развернул. Это был знаменитый брильянтовый пернач из Оружейки. На конской короне, в центре, блестел, как красный спекшийся плевок, рубин. С одной стороны на ушке диадемы висела цепочка, с другой – подобие плоской остроконечной шпильки – видимо, так, шпилькой сквозь уши, пернач на лошадиной голове два века назад крепился турками.

Утром Касаткин позвонил следователям.

Соловьев с Семеновым и их эксперт-криминалист приехали, пернач завернули в полиэтиленовый мешок, в другой – найденные в той же коробке шесть брильянтовых колец, браслет и панагию «Тайная Вечеря» с хризолитовой камеей из лубянского магазина «Пещера Али-Бабы».

Соловьев остался с Касаткиным на беседу. Костя сидел, выпучив глаза. Он до сих пор не мог опомниться.

– Там помойка, – сказал Костя. – Бабка раз в сто лет открывала, чтоб всунуть дрянь, и закрывала. Туда без противогаза не заглянешь. Фантомас не дурак. Надежней тайника не найти.

Народу в его квартиру приходило много. К Клавдии Петровне заглядывали все. Бабушка почти всегда в полудреме. К шкафчику доступ открыт.

Соловьев попытался поговорить с бабушкой.

Бабушка наяву не видела никого.

– А кто вам, Клавдия Петровна, снился? – вкрадчиво спросил Соловьев.

Клавдия Петровна отвечала неразборчиво, Касаткин переводил.

Снились ей мыши.

Вскоре сообщили о результатах экспертизы. Отпечатки пальцев на вещах были только Костины.

Драгоценности привезли Касаткину обратно. Оба опера. Смотрели и говорили они, однако, вполне буднично.

– Я не крал! – сказал Костя, но оперы даже не улыбнулись.

Без лишних слов они дали Касаткину инструкции.

Косте велели держать брильянты там, где они лежали: в коробке в шкафчике на нижней полке. Разумеется, это был не подарок.

Касаткин понимающе кивнул.

Милицейское решение было правильным.

Допустим, Яйцеголовый боится обыска. Он остерегся держать краденое у себя и временно спрятал у Касаткина. Шумиха утихнет. Яйцеголовый явится за своим добром – перепрятать или реализовать.

Касаткина просили жить, как жил, но не оставлять надолго квартиры.

Техник поставил небольшой жучок-сигнал в прихожей.

И Касаткин стал «жить, как жил».

В Москве тоже все угомонилось. Люди устали от бесплодных сенсаций и затихли на дачах.

Костя пожалел, что взял отпуск.

Замечательно, конечно, что Касаткин реально участвовал теперь в расследовании. Но он жаждал действовать, а приходилось отдыхать.

Костя скучал по людям. Он радовался, когда Глеб, Паша и Виктория Петровна звонили, и болтал с ними по полдня, так что сами они не рады были, что позвонили. Даже ненасытная телефонщица Виктория стала свертывать разговор, чего не случалось прежде.

Серебряная «Субару» стояла во дворе в ряду с другими.

Костя решил не делать из спонсорского подарка истории. Подумаешь, машина.

Прошел месяц с ограбления Оружейки.

Касаткин ждал.

Заниматься ничем путным и умственным он уже не мог.

По Кате он безумно соскучился. Рядом была Маняша. Она смотрела на него, уже не скрывая нежности, и эта нежность – единственное, что радовало его.

В ожидании прошли выходные и начало новой недели.

Все было однообразно. Приходили соседи – Блевицкий, Джо, Леонид. Приходили они без видимых причин, словно чуяли, что Костя мается.

Костя нарочно оставлял их на некоторое время одних, выходя то на балкон, то на площадку. После их ухода он бегал к бабушке в комнату, лез смотреть в вонючий шкафчик. Сокровища – на месте.

В среду 17 августа был юбилей: исполнился месяц, как Фантомас украл пернач и заставил Касаткина написать «Хозяина Кремля». Юбилей Касаткинских позора и славы.

Утром Касаткин сел в «Субару» и поехал к Кате на службу. От нетерпения он даже не стал красиво ждать у входа в машине. В крутой черной куртке «Рибок» и с ключами на пальце Костя пошел в Катин справочно-библиографический зал.

За Катиным столом сидела незнакомая – добрая блондинка в кофточке со сплошными пуговичками. Блондинка посмотрела на Костины ключи, на Костю. Костю она узнала – видимо, по недавним журнальным фотографиям.

– Смирнова в отпуске, – еще добрей сказала она.

– До понедельника? – тревожно спросил Костя, ключи спрятав.

– Почему до понедельника? – удивилась добрая.

До сентября.

Жизнь рушилась.

Юбилея не вышло. Вечером Костя не пошел даже к Фомичихам. Он решил, что погасит свет и будет лежать, пока не уснет.

Близилось Преображение и еще одно памятное событие. Годовщина ГКЧП.

Но случилось новое, невозможное несчастье.

Новое Катино исчезновение превратилось ночью в кошмар. Костя обнимался со змеями, а когда вырвался и нашел любимую, и припал губами к ее лицу, у нее оказалось три головы – няни Пани, Розы Федоровны и Лидии Михайловны, и целовал он фиолетовую помаду Лидии Михайловны.

К счастью, то и дело он просыпался. Заглянул к бабушке. Она тоже ворочалась. Покряхтывала. Под утро Клавдия Петровна поднялась и потащилась, цепляясь за кресла и тумбочки, в угол.

– Ба, ты что?

– Ох, мыфы там.

– Нет там мышей, ложись лучше.

Утром было ветрено и дождливо. Природа собиралась с силами к празднику.

Касаткин надел куртку и собрался в Успенский со­бор. Но тут по телефону пришла ужасная новость.

Скончалась Лидия Михайловна.

Особенно было страшно, что умер человек, без которого другой человек жить не может.

Потом позвонила Маняша.

– К-костя, – пробормотала она.

– Константин! – это взял трубку Бодайбо. – Зайди-кась к нам!

Костя в три прыжка взлетел к Фомичевым.

Лидия Михайловна лежала на кухне в позе зародыша, абсолютно синяя. Рот раздвинут, но сжат – сведен в судороге, так и затвердел. Маняша ходила вокруг матери. На столе – открытый «Реми Мартен», пробка и стопочка с засохшей коньячной каплей.

Милиция приехала сразу вся, «старухина» и «фантомасовская». Криминалистов, фотографов и судмедэкспертов тоже оказалось по два. Но и невооруженному глазу было видно: у Фомичевой, как у Панявиной, – отравление. Коньячная стопка до сих пор шибала в нос горьким миндалем. Из бутылки воняло так же.