Елена Кассирова - Пирожок с человечиной

Неужели Жирный прав, и чеченцы замели ребят на частном самолете? Но местные чеченцы, в их доме, к примеру, – были семьи с детьми. Жены торговали чужими мандаринами на оптовке на Дубравной, мужья – тосолом на шоссе. Самолетов у них не водилось. Во дворе стояли старые «Москвичи» и в коридоре трехколесные детские велосипеды.

Нет, все же рука Чечни – бред. Жирный объелся белены.

Маньяк и то правдоподобней. Возможно, пришлый. Пришел в Митино, чтобы не гадить и не следить у себя. Тут кругом леса.

Вот только Таечка исчезла в тапочках, прямо в доме, и Кисюха-старшая боится выходить в коридор. Что ж, ее можно понять.

Или все-таки все шестеро убежали по своей воле?

Настроение у Кости было поганое.

А близилась Масленица.

«Пирожок с таком» был распродан в несколько дней. За первый тираж денег по договору авторам не полагалось. За допечатку Касаткину и Харчихиной выписали некоторую сумму.

Харчиха ехать в «Компьюграфику» отказалась на­отрез.

– Ня поеду, Костяша. Ноги, в задняцу, ня те.

Костя получил деньги за нее, вручил ей конвертик и пирожные. Харчиха зачерпнула пальцем крем из эклера, попробовала:

– Ишь, какия задняцы. А я бляны. На блинной спяку.

В первый день Масленицы, 15 февраля, воздух стал как сырые простыни. Эпидемия гриппа добралась до последнего этажа крайнего московского дома. Снег валил, но не спасал. Соседи заболели. У Бобковой слезились злые глазенки, дед Беленький хрипел и харкал на весь этаж, Нинка слегла с ОРЗ и не отзывалась, остальные поминутно сморкались, а Мира пробегала с марлей на лице и говорила: «Мне богеть незя».

Не болели только Чикин-Чемодан и Митя. Вирус не брал алкаша и наркомана. Однако и эти хмурились. Чемодан ходил без почки и бросил пить. А у Мити героин подорожал и продавался пополам с сахаром.

В понедельник Касаткин поехал «на работу» в рес­торан. В «Избушке на курьих ножках» у метро «Парк Культуры» Костя нехотя наелся овсяных и ячневых блинов, но сытость не помогла. Он был прошит сквозняком и от плохого настроения простудился.

Во вторник он не понимал, что с ним, и сочинял с тошнотой и ненавистью поэму о блинах, в среду лежал под одеялом, пил аспирин и потел, в четверг поднялся, думая, чем бы заняться, но тут пришла весть, что умирает Жиринский.

Лёва в одиночестве наелся блинов до удушья. Теряя сознание, он дополз до соседней с ним двери Струкова, но стукнуть не смог. Струков, человек нервный, почуял, выглянул в коридор и вызвал «скорую».

В двухсотке Жиринского прочищали всю ночь и спасли.

– Настоящий ученый, – съязвил Костя. – Вжился в шкуру язычника, воздал блинами Митре.

– Пропадает человек, – светло вздохнула Катя.

В пятницу Касаткин был на грани отчаяния. И на Берсеневке, и в Митино отвратительно. Живут все не духом, а брюхом.

Костя подошел к окну. Во дворе и вдали было немыслимо красиво. Снег навалил на всё. Даже помойные баки красовались в снежных шапках.

Вечером пришли редакционные друзья с кастрюлькой, обмотанной полотенцем. От толстых волглых блинов Виктории еще шел пар.

Костя лежал лицом к стене, накрыв голову вязаной Катиной шалью.

Приподнялся, в основном ради дам, Виктории Петровны и секретарши Олечки, прислушался к разговору и немного разгулялся.

Касаткину шлют вопросы, как делать квашню и как влюблять.

– Пора брать мужские темы, Костик, – басом предложила Виктория. – Для тебя опять криминал.

– Где? – спросил Костя.

– Да здесь! Я слышала. У вас несчастье.

– В основном, от обжорства, – увернулся Костя.

– Кость, правда, что за дела? – вступили Глеб и Паша.

Костя вкратце рассказал о шестерых пропавших. Виктория жадно курила.

– Кому-то нужна молодая энергетика, – мечтательно пробасила она и выдохнула дым колечками. – Ишь ты, сразу шестерых.

– Надо об этом написать! – сказала Олечка.

– Не надо, – сказал Глеб. – Пропавших без вести у нас двадцать пять тысяч. Плюс твои шесть. Безнадёга.

– Пусть пишет, – вмешалась Катя мрачно. – Ему везет.

Когда гости ушли, Костя опять накрылся шалью.

Катя улыбалась – верный признак, что плохи дела.

– Сходи к несчастному, – сказала она.

Костя послушно встал и пошел. Кисюхина дверь приоткрылась. Костя постучал. Дверь захлопнулась. «Нет, нет, нет, – раздался голос Раисы Васильевны. – Не надо, не надо. Ничего не надо. Уходите».

На двери Жиринского висела культурная бумажка: «Не беспокоить».

Касаткин вернулся, дописал «Страсти по блинам» в послезавтрашний номер и пульнул е-мэйлом дежурному выпускающему.

Принесенные блинки остались на столе. Жертву богу Солнца Костя так и не принес.

В Прощёное воскресенье 21 –го вдруг распогодилось. В окно ударил солнечный луч. Пришла, как обещала, Харчиха. Увидела на столе викториины блины, за ночь затвердевшие. Сложила их в мисочку отнести собакам, надела фартук и стала печь.

Рука мастера почувствовалась сразу. Обаяние и мощь мастерства вмиг поставили всё на свои места. Жизнь стала не такой безнадежной. От солнца и чужого умения Костя ожил и воспрял.

Блины возникали из воздуха, мгновенно, тонкие, почти прозрачные, золотые с кружевцем.

Сели за стол и просидели до вечера. Стучались и приходили соседи. Пир растянулся на весь день. Блин обрабатывали серьезно, складывали или скатывали, сметана или масло проступали из кружевных дырок и капали. Журчал худой кухонный кран. Под журчанье хорошо сиделось и разговаривалось.

Побывали все, кроме Жиринского. И сам не пришел, и звать не стали.

– Жирный свое съел, – сказал Костя. – Принес жертву Митре.

– Митре ня Митре, а чёрту людей, в заднлцу, зарезали, – объявила вдруг Харчиха.

– Зарезали?

– Ну.

– Зачем?

– А затем, что черная мяса.

– Что за мясо? – не понял Костя.

– Ну, мяса. Служба такая чёртова. Причащаются чяловечьим мясом.

– Так это черная месса. А причащается – кто?

– Кто, кто. Дохтура, задняцы.

– Какие доктора? – Костя посмотрел на Кац. Она – на Харчиху.

– Какия, какия, – сказала Харчиха. – Черныя. «Черныя дохтура». Ольки Ушинской съемщяки. Снямают у ней.

– Но они медитируют.

– Во-во. Мядятируют… мясотурбируют.

– Меньше телевизор смотрите, – сказал Костя. Другие молчали. Видимо, раньше между собой всё обсудили.

– Хулиганье, – гавкнула Бобкова. – Чертовы детки.

– А порубили эти детки очень многих на котлетки, – невольно пропел Костя.

– Малолетки, – добавила Бобкова.

– Может, и пгавда, мааогетки, – поддержала Кац. – В газетах писаги пго магогетнюю банду.

– Да ну. Просто гуляет псих, – ввернул Чикин. – Сейчас все психи.

Он смотрел сосредоточенно в блин, но не ел. Лицо было, как у склонных к шизофрении, рыхлое с глубоко посаженными глазами. Черные волосенки липли ко лбу, словно не просыхали от ремонта сантехники.