Сергей Милошевич - Приключения Шуры Холмова и фельдшера Вацмана

Войдя в знакомый. обшарпанный подъезд Мусиного дома, Дима сразу почувствовал сильный запах жареных семечек, которые их хозяйка, как известно, жарила на продажу. В это время из кухни выглянула сама Муся Хадсон с половником в руке, которым она. очевидно, мешала семечки.

— Хорошо что вы вернулись, хлопцы! — радостно затараторила она. — Я уж соскучивши за вами. Я вашу комнату никому не сдавала, как вы и просили…Так и стоит закрытая. Счас ключи дам.

— Ну спасибо, Муся, — растроганно произнес Шура. — Сама понимаешь, все будет оплачено.

— Ну как здесь? Все нормально?… — с тревогой в голосе поинтересовался Дима. Муся рассказала, что после погрома «крутые хлопцы» приезжали еще дважды, а потом перестали. Причем когда они были в последний раз, то заявили, что ежели Дима и Шура объявятся здесь, то она, Муся, должна сообщить об этом по такому-то телефону. Если она позвонит, то за это ей дадут сто рублей, а если нет — бутылку шампанского, которую ей засунут в одно место между ног.

— Даю сто пять рублей, только никуда не звони, — криво улыбнулся Холмов.

— Да ты что, Шурик, за кого ты меня держишь! — всерьез обиделась Муся, протягивая ключи от квартиры.

— Ну пошутил, пошутил, — похлопал хозяйку по щеке Щура и запрыгал по лестнице. Дима направился за ним, размышляя на ходу о том, что будет, ежели Муся-таки вздумает позвонить бандитам.

— Ежели хочешь сбегать в магазин, то поторопись, там сейчас сделали перерыв с часу, а не с двух, — крикнула вдогонку Холмову Муся.

— Намек понял, — улыбнулся Шура. — Заходи через часок в гости.

Войдя в ставшую ему уже родной комнату, Вацман убедился в том, что за время их отсутствия хозяйка навела там относительный порядок и починила разломанную погромщиками мебель. Так что о былом налете напоминало только заклеенное газетой потрескавшееся стекло.

Через пару часов Муся, Щура и Дима сидели за столом. ломившемся от вина, пива, различных закусок типа кильки в томате, вареной картошки, молодых помидор, сала и копченой колбасы, и оживленно беседовали. Дима и Шура рассказывали о своей жизни в деревне, Муся же хвасталась на предмет того, сколько она «имеет» в день с торговли семечками.

— Меня тут никто не спрашивал, кроме этих… бандюг? — полюбопытствовал Холмов, круто соля помидор.

— Участковый спрашивал, — сообщила Муся, с аппетитным чавканьем жуя шкурку от сала.

— А еще кто? — помрачнев, спросил Шура.

Муся объяснила, что поначалу приходило много народу, потом меньше, а в последнее время вообще никто не приходит. Услышав это, Холмов помрачнел еще больше.

— Черт, похоже я лишился за это время всей своей клиентуры, — озабоченно пробормотал он.

Застолье продолжалось до позднего вечера. Наконец Муся; зевнув во весь рот, заявила, что пора спать и нетвердой походкой направилась за постельным бельем для Холмова и Вацмана. Вернувшись, она кроме двух стопок застиранных, стареньких простынь протянула Шуре какой-то сверток.

— Шурик, я совсем забыла. Это тебе какой-то мужик просил передать.

— Кикой мужик? — не понял Холмов.

— Я знаю, — пожала плечами Муся. — Пришел мужик, спросил тебя, а когда я сказала, что ты в отъезде, он попросил передать тебе эту хреновину.

Шура взял сверток, осторожно покачал его на руке (легкий — значит на бомбу с сюрпризом не похоже) и, поколебавшись, развернул бумагу. Взгляду его предстал рулон туалетной бумаги.

— Это что еще за шутки? — удивился Шура. оторопело глядя на бумагу. И тут он увидел, что вся она испещрена мелкими строчками, написанными химическим карандашом. Первая же фраза насторожила Холмова. «Уважаемый Александр Борисович! Совершенно случайно узнал я о вашем существовании и понял, что вы — единственный человек на всем белом свете, который сможет мне помочь. Прошу меня простить за столь необычный внешний вид моего послания, но, увы, в том месте, где я сейчас нахожусь, бумага является огромным дефицитом. А нахожусь я в специзоляторе Одесской психиатрической больницы…»

«Господи, еще один псих, — вздохнул про себя Холмов. — Наваждение какое-то, в самом деле»…

— «Но не думайте, я не сумасшедший, ни в коем случае не сумасшедший, хотя провел в этих стенах почти 12 лет! — словно угадав его мысли, написал неизвестный автор. — Я абсолютно нормален, хотя история, которую я вам расскажу, действительно может показаться бредом умалишенного, настолько она невероятна и фантастична. И тем не менее, все это истинная правда, от начала до конца, чему у меня имеются соответствующие доказателъства, но об этом ниже. Итак — я, Евгений Петрович Хомяков, сорока трех лет отроду, бывший прапорщик 5 роты 67 отдельного полка химических войск хочу рассказать вам о нижеследующем…»

В этот момент Дима Вацман, который дремал, развалившись на стуле и уронив голову на грудь, внезапно потерял равновесие и, соскользнув со стула, рухнул на пол. Но не проснулся, и продолжал громко храпеть. Холмов перетащил уставшего друга на диван, раздел его и заботливо укрыл одеялом. Затем он сел за стол и продолжил чтение туалетного манускрипта. Вскоре оно так захватило его, что Шура позабыл обо всем на свете…

— Товарищ прапорщик, вас срочно вызывает командир полка! — ворвавшись в учебный класс доложил запыхавшийся дежурный по роте. Проводивший занятия с молодыми солдатами прапорщик Хомяков, который в данный момент вместе с двумя бойцами пытался натянуть противогаз на огромную, величиной с морской буй голову рядового Касаева чертыхнулся.

— Продолжайте, — коротко приказал он солдатам, и глянув еще раз на маску противогаза, резина которой растянулась до такой степени, что стала прозрачной как презерватив, поплелся в штаб полка.

— Садись, Хомяков, — пригласил его командир полка. — Дело, стало быть такое. Есть предложение рекомендовать тебя для выполнения ответственного спецзадания…

— Афганистан?!.. — предательски дрогнувшим голосом тут же спросил прапорщик.

— Да мне, честно говоря, и самому ни хрена не известно, развел руками комполка. — Знаю только, что это связано с какой-то большой государственной тайной. Так что ты особенно не болтай пока. Велено отослать куда следует на тебя все документы. Вот, заполняй анкеты, пиши автобиографию.

И командир протянул прапорщику стопку бумаг. Хомяков тщательно высморкался в носовой платок, сделанный из куска новой портянки и принялся писать. Часа через полтора он протянул командиру исписанные листки.

— Так-так, — просмотрев их, задумчиво пробормотал комполка. — Значит, говоришь, Хомяков, у тебя нет ни родных ни близких…

— Так точно, товарищ подполковник, — подтвердил прапорщик. — Детдомовский я. Меня в разбомбленном эшелоне нашли, в пятимесячном возрасте. Старики мои наверное в нем погибли. А жениться я еще не успел, все служба, служба… Один-одинешенек я на этом белом свете.