Мария Баганова - Столик в стиле бидермейер

– Ничего себе! – выдохнула я.

Галя молчала. Есть такое выражение: глаза как пять копеек. Это когда пять копеек еще были размером больше, чем нынешние металлические десять рублей. Теперь я узнала, что оно обозначает.

В других комнатах беспорядка было меньше. Там тоже проводили обыск, но уже не так… стихийно. С тихим вздохом Галя опустилась прямо на пол. Мне показалось, что у нее просто подкосились ноги.

– Галь, – спросила я, – милицию будем вызывать?

– Ты с ума сошла! Это же папа!

– Андрей?! – Я вспомнила его бурный разговор с Анной Федоровной, его обещание перейти от слов к делу. – Интересно, он нашел письмо?

Галя говорила, что письмо было в секретере. Логично предположить, что Андрей первым делом полез туда. Но зачем тогда было ломать тумбочки? И шкаф? И все остальное?

– Галя, – выдохнула я, – отец его не нашел!

Она растерянно посмотрела на меня:

– Я, наверно, когда копию снимала, бумаги переворошила. Анна Федоровна потом намекала. Вот письмо, видимо, и перепрятала.

– А если он его не нашел, – я стала развивать мысль, – то он помчался на дачу… в таком состоянии… чтобы добиться ответа у Аннушки…

– Поехали! – почти выкрикнула Галина. – Немедленно. Черт знает, что он может еще учинить!

Я огляделась: секретер был явно порублен чем-то острым и тяжелым, вроде топора. Самого орудия нигде видно не было.

– Поехали, – согласилась я. – И как можно быстрее. Только, ради бога, не волнуйся!

Мы бы все равно не успели. А если бы и успели, то что бы мы могли поделать против спятившего от сознания упущенной прибыли здорового рослого мужика?

Галка два раза проскочила на красный свет. Сидя рядом, я набирала на мобильнике поочередно номера то Нади, то Анны Федоровны, но ни одна из них не брала трубку. Это заставляло Галину еще сильнее жать на газ. Как нас только не остановили!

– Галя, успокойся, – твердила я, – он же не психически больной! Все обойдется.

– Ты не представляешь, каким он может быть, – причитала она.

Когда мы ворвались в дом, там царила тишина.

– Все! – У Галки побелели губы.

У меня упало сердце. Я забормотала что-то утешительное, одновременно представляя два окровавленных трупа на дорогом шерстяном ковре.

– Надя! – тихонько позвала я, на всякий случай проверив, не захлопнули ли мы за собой дверь: в случае чего – рванем назад и в машину.

Из кухни показалась Надя. Выглядела она немного бледной.

– А, девочки, это вы… – нетвердым голосом произнесла она.

– Надька! – воскликнула Галина. – Ты жива! Папа приезжал?

– Да, – кивнула Надежда. – Мы с мамой так испугались вначале. Он был вне себя. Не знаю, что бы мы делали, если бы не Карина. Он так орал! Я никогда прежде не видела Андрея в таком состоянии. Только Карина сумела его успокоить.

– Как? – выдохнули мы в один голос.

– Я видела, что он в квартире устроил. Там все порублено, – сообщила я.

– Мы сюда рванули, – добавила Галка. – Я боялась, отец вас убьет.

– Мог, – подтвердила Надя, – но Карина его в кабинет уволокла. После Андрей вышел уже спокойный.

– А теперь где твой муж?

– На работу поехал.

Тогда я подумала, что, наверное, зря так плохо думала о Куляревой. И вдруг поняла, что жутко хочу есть. Мы ведь так и не успели перекусить. По дороге об этом не думали, а теперь желудок так и сводило судорогами. А дома шаром покати. Пока картошки начищу, пока пожарю…

– Надь, сделай мне бутербродик, пожалуйста, – попросила я.

Надя вздрогнула, словно испугалась. Потом кивнула:

– Пошли на кухню… У нас обед есть.

Как я уже говорила, запасы в моем крошечном «ЗИЛе» истощились. Поэтому на следующий день с утра, сразу после ставшего уже традиционным купания, я составила список покупок и отправилась в магазин. На небольшой стояночке было припарковано несколько машин. Мне пришлось протискиваться между здоровенным тускло-серым джипом и ржавыми «Жигулями». А при моих габаритах это не так просто.

У самой двери в магазин я остановилась и обернулась: где-то я уже видела эту махину. Серый джип с большим багажником… Зайдя в магазин, я огляделась: небольшая очередь: мамаша с трехлетним ребенком. Двое рабочих, один из них явно хозяин «Жигулей»… Но никого, кому мог бы принадлежать этот джип, видно не было.

Суп с лапшой – самое простое блюдо. Варишь кусок курицы, отделяешь мясо от костей и добавляешь в кипящий бульон лапшу. Для фигуры не слишком полезно, зато просто и сытно.

Фигурой я похвастаться не могла: талии нет, живот выпирает, ляжки толстые. Я оглядела свое отражение в полированной дверце гардероба: наверное, поверхность искажала изображение, но я показалась себе не такой безобразной, как месяц назад. Самообман, конечно. Если бы на месте дверцы было зеркало, оно бы мне не польстило.

В доме из-за постоянно моросящих дождей стало сыро. Нужно было бы протопить печку, а мне было лень. Надо будет купить обогреватель. Пока же решила вышибить клин клином: раскрыла окна пошире и оставила дверь нараспашку. Одно дело – застоявшийся запах подпревающего дерева, другое – свежий, хоть и влажный аромат листвы.

Выйдя в сад, я разложила на столе распечатки двух статей, которые всучила мне Галя, ее же «экспертизу» и принялась читать. Галка старательно собрала все материалы об окружении Шарля-Луи и его любовника Жоржа. Странная выходила история: никому эта злосчастная дуэль не была нужна, кроме самого Поэта. Он, единственный, неудержимо стремился к собственной гибели. Что же его влекло? Неужели исключительно неприязнь к «нетрадиционной ориентации»?

Я в юности наивно полагала, что «жопа» – это вполне невинно, чтоб сидеть, а оказалось, совсем для другого дела. Протежировал Дундуку министр просвещения и президент Академии наук. Почему протежировал? А вы еще не поняли?

Действительно, очень хлестко написано. И этот «Дундук» на самом деле был премерзкий тип: он мстил Поэту даже мертвому: запретил студентам увольнение от занятий в день отпевания, преследовал издателя, опубликовавшего некролог…

А вот министр вел себя по-другому: пришел в церковь, простоял все отпевание. Ну конечно, ведь они с Поэтом были близко знакомы: тридцать лет назад оба являлись членами «Арзамаса». Да, эпиграмма его тоже обидела, но не настолько, чтобы сводить счеты с покойником. К тому же они довольно быстро помирились, Поэт даже извинился за чересчур злые эпиграммы.