Людмила Милевская - Почем фунт лиха

— Ой, как мне тебя жалко, — посочувствовала Нелли. — Соня, не вздумай сдаваться, это позор: пасовать перед каким-то молокососом, хоть он и мой сын. Если не слушается, тресни по заднице и поставь в угол. Чего ты боишься?

— Я же сказала: его крика. Он вопит, как резаный.

— Пусть кричит, а ты закрой его одного в комнате и уходи по своим делам. Он тут же кричать перестанет. А потом пригрози не дать вкусного и не пустить на улицу. Сразу станет как шелковый.

Я удивилась простоте этих советов. Мне не верилось, что такими слабыми мерами можно достичь столь фантастических результатов.

— Не дать вкусного и не пустить гулять? Только-то? — с сомнением переспросила я.

— Да, этого вполне хватит, — заверила Нелли. — Станет как шелковый.

— Ты полагаешь, больше не надо ничего?

— Абсолютно. Попробуй, увидишь сама. Я запросто с ним справляюсь.

— А я, признаться, пробовала прибегать к сложным психологическим экзерсисам, — призналась я.

— И что?

— Не помогло. Он просто меня не слушал и вопил. Ох, даже вспомнить страшно.

— Вот именно, а следовало хорошенько его отлупить.

— Но это же непедагогично. Я читала, что это очень вредно для детской психики.

— Для детской психики гораздо вредней чувствовать, что взрослые беспомощны и глупы, — авторитетно заверила Нелли. — К тому же мальчики уважают только силу. Лупи, не жалей. Ну ладно, я поехала. Звоню из кафе на трассе. Приеду в Питер — сообщу. Удачи тебе на педагогическом поприще.

Вооруженная советами Нелли, я ждала окончания тихого часа уже с нетерпением.

«Ну, пусть только проснется, — злорадно думала я, — ох, я ему покажу!»

Звонок Нелли вернул меня к жизни. Причем жить захотелось настолько, что уже раздражала разгромленная квартира. Захотелось чистоты и порядка.

Я порхала по комнатам и с громким пением возвращала свою квартиру в прежнее состояние. Приятно чувствовать, как все меняется под руками, обретает чистоту и порядок. Именно в такие минуты, наверное, каждая женщина чувствует себя богиней.

Вдруг из спальни раздался громкий плач. Это Санька известил мир о своем пробуждении. Я устремилась на плач, распахнула дверь и охнула. Санька сидел на одеяле с вытянутыми вперед руками и ревел, сквозь слезы повторяя: «Мама!» Веник лежал рядом.

Я бросилась к Саньке. Он сквозь слезы и со сна толком не разобрал, что я не его мама, и зарылся в моей груди, жалобно всхлипывая.

Боже, какое это счастье, должна вам сказать, чувствовать себя до такой степени нужной и любимой. Я таяла от удовольствия и одновременно страдала от одиночества. Но больше все же таяла. От Саньки исходил прелестный детский запах, веяло сладким чистым теплом и беззащитностью. А Нелли предлагает его лупить. Разве это возможно?

Я гладила Саньку по хрупкой спинке, целовала в пушистую головку, прижималась щеками к его маленьким цепким ручкам. И доприжималась. Санька заметил подмену, оттолкнул меня и приготовился плакать. Мордочка его начала медленно собираться в морщинистую гримаску. Его нерешительность объcнялась тем, что и от меня исходила ласка и любoвь, надежность и защита. Но все-таки я была не мама, а следовательно, счастье не может быть полным. Надо плакать.

И он заплакал.

«Так, — подумала я, — по совету Нелли сейчас надо поднять его, надавать по заднице, поставить в угол и уйти в другую комнату. Боже, какой ужас. Нет, я неспособна на такую жестокость».

Санька тем временем набирал темп и уже совершал вентиляцию легких по полной программе. Вой стоял такой, что я окончательно растерялась.

«Что делать? — панически соображала я. — Бить или не бить, вот в чем вопрос».

После недолгих раздумий я окончательно пришла к выводу, что «не бить», потому что не смогу.

«Значит, Санька будет выть до тех пор, пока я не сойду с ума», — подумала я и расплакалась.

Мы сидели с Санькой на кровати и соревновались, кто громче. Сначала Санька подумал, что я передразниваю его, и злился. Он даже веником в меня запустил. Потом он плакал уже не так добросовестно, как прежде, потому что надо же было украдкой и за мной наблюдать, что тоже очень интересно. Потом он поверил в мое горе и начал присматриваться ко мне уже открыто. Убедившись, что мое горе сильней, Санька забыл про свое, прижался ко мне своей бархатной щечкой и сочувственно спросил:

— Сьто такое?

Я молчаливо предавалась отчаянию.

— Сьто ты? — подергал он меня за руку. Я по-прежнему была безутешна. И тогда он начал меня успокаивать как настоящий мужчина. Он гладил меня по голове, говорил, что я «хоешая», обещал повести гулять и даже посулил много вкусного.

В довершение он слизнул мою слезинку, рассмеялся, как бы приглашая развеселиться и меня, и сказал:

— Соеная.

Я сразу же поняла, как успокаивает его Нелли, и решила воспользоваться тем, что Санька взял на себя роль взрослого.

«Что ж, — подумала я, — поменяемся ролями. Тогда ребенком буду я. Вижу — это намного приятней».

После этого решения все у нас пошло как по маслу. Санька слушался беспрекословно, а если выходила размолвка, я начинала кукситься и угрожать: «Сейчас как заплачу!» Санька мгновенно говорил: «Не нядо, не нядо» — и делал так, как я его просила.

Таким образом остаток дня мы прожили в полном согласии. Ходили гулять в парк, по пути завернули в магазин и купили массу игрушек. Я не удержалась и тут же купила Саньке комбинезон, потом курточку, потом костюмчик, потом еще курточку, потом… Потом Санька возмутился и сказал:

— Фатит. Кто это все потящит? Я вынуждена была согласиться с тем, что в его вопросе разума больше, чем в моих поступках. Тащить некому. Пришлось остановиться.

Потом мы отправились домой примерять обновы, но и здесь Санька вскоре остановил меня, напомнив, что пора идти во двор обживать местную песочницу и испытывать новую лопатку. Так мы и поступили.

Домой пришли, когда уже совсем стемнело. Санька ел с большим аппетитом. Ему и в голову не пришло пачкать стены и запускать в меня, его лучшего друга, чем-нибудь съедобным.

В общем, ужин прошел в полном согласии, после чего Санька сам потащил меня в ванную и показал, «покуда» надо набирать воду и как надо взбивать пену. Когда «море» было готово, мы побежали в прихожую за громадным надувным крокодилом, купленным в числе прочих игрушек.

Мне пришлось героически играть роль насоса. Сколько я ни дула, этот чертов крокодил, казалось, никогда не станет упругим, а так и будет висеть тряпочкой. Санька сидел рядом и всячески сочувствовал моим мучениям. Он гладил меня по руке, сам раздувал щечки и пыжился, стараясь хоть чем-то помочь. Когда я основательно уставала и отваливалась от крокодила на спинку дивана, он покровительственно хлопал меня по колену и говорил: