Игорь Чубаха - Кремлевский джентльмен и Одноклассники

Представитель то ли Колумбии, то ли Боливии, по неизвестной причине целился прямо в капитана Чагина, то ли считая капитана олицетворением мирового заговора разведок против собственной разумной, дальновидной и во всех отношениях человечной политики; то ли желая посчитаться с кем‑нибудь за бесславную гибель своего хорошего друга – небритого лидера.

И тут же, раскинув руки в пончо, южноамериканец рухнул вперед, плашмя, как подстреленный олень. За его спиной капитан Чагин увидел профессора Курамова, с недоумением глядящего то на оставшийся в руке медитативный шар, то на осколки второго. Со снайперской точностью только что запущенного в чужую голову.

– Буддизм? – коротко спросил Чагин, поправив очки, – непротивление злу? Понимаю.

Оно крутилось медленно и было огромно. Так огромно, что, казалось, движется совершенно бесшумно. Движение не привлекало внимания, как привычный грохот прибоя, или вой ветра в вершинах лесных деревьев, за которым слышишь хруст сучка под ботинком, или треск разгорающегося костра.

Большой Глаз работал.

Принц смотрел вверх, и дождь падал на его лицо.

Никаких билетов никто уже не проверял. Электронный турникет был высажен с корнем. Так высажен, будто закрывал пригородную электричку до Зеленограда от фанатов «ЦСКА». На самом деле в турникет просто въехало одно из бесчисленных лондонских такси. Водитель его, на вид пакистанец, лежал на животе у открытой настежь машины, полоскал ладонь в радужно сияющей луже и плакал, то ли от счастья, то ли от непомерного горя.

Что‑то невообразимое – брань, божба, проклятья и смех – многоголосый, мужской и женский, истерический и сатанинский – слышались сверху. Когда очередная кабина колеса обозрения приземлялась на месте посадки, оттуда горохом сыпались какие‑то полуголые люди, большей частью молодые.

Онемев, Принц наблюдал, как из уютной кабинки кремового цвета лихо выпрыгнул викарий в белом воротничке, рука об руку с двумя маленькими, еще недавно аккуратно одетыми девочками. Викарий поглядел на россиянина, будто взбешенный гусь, и вдруг бросился вприпрыжку по мокрым, светящимся кустам, с каждым взбрыком своих худосочных ног, обрушивая на несчастных, а точнее сказать, до неприличия счастливых школьниц фонтаны ультрафиолета, апельсиново – оранжевого, почти солнечного света, и туманную, тающую в воздухе фосфорическую зелень.

– Мы чего‑то не учли… – сказал Принц, когда Сергей Вихорь схватил его обеими руками за плечи и как следует встряхнул.

– Он наверху, Принц! Они с Тамаркой наверху. Колесо медленно идет, но они уже метрах на двадцати.

В руке Серега сжимал бинокль. Но Принц не стал пытаться разглядеть что‑то в этом бесшумном пожаре.

– Через сколько оно обернется?

– Принц! – заорал Вихорь, как будто разговаривал с умственно отсталым ребенком, заснувшим на пожаре. – Надо наверх. Надо сейчас наверх! Не надо ждать, когда он вернется. Он может не вернуться!

– Я высоты боюсь…

– Скалолаз фигов! – спокойно и зло отчеканил Вихорь, добавив выражение, непонятное большинству веселых английских девушек, которые с игривым щебетом выгружались из кабины, с веселым смехом швыряя в нее допитые бутылки из под кока – колы.

«Когда‑то они носили корсеты» – некстати подумалось Принцу, пока лучший друг волок его к этой кабине. И вдруг, Вихорь понял, что все это довольно забавно.

– Потому и скалолаз, – уточнил Принц.

Главное – освоить алгоритм. Конструкции колеса не предназначены для лазанья под скользким светящимся дождем, но зато стандартны. Трудно принимать решения только в первый раз. Если добрался до следующей кабины невредимым, вспоминаешь последовательность действий.

Прыжок, нога упирается в толстенную железную трубу, руки цепляют высверленное в ней отверстие. Перенос тяжести тела, ладони скользят по жирному от лондонского тумана металлу.

Немного соскальзываешь, сердце обрывается, но ненадолго, сила инерции несет тебя к цепи, надежной цепи, которую можно хватать так, а можно эдак, не промахнешься. Цепь лязгает, ты вползаешь на крышу кабины. Прыжок, нога упирается в толстенную трубу…

Вихорь идет впереди, дышит как мамонт, работает, как машина. Мне за ним, конечно, не успеть. Куда мне до него, он – герой России, славный парень, умница и умелец. А я – блатной от рождения мажор, первый жених и, соответственно, парень на деревне Москве, увлекаюсь экстремальными видами спорта, поскольку деньги больше девать некуда.

Прыжок, нога упирается в толстенную трубу… Вот черт, колесо уже повернулось, инерция не та, вектор ускорения сместился. Огни кружатся в глазах, огни под ладонями, огни далеко внизу, огни до горизонта…

Наверху дрались. Принц это заметил, когда уже подозревал, что следующий прыжок вполне может оказаться непосредственно в воздух. И забрался в кабину отдышаться.

Странная уверенность, что воздух выдержит, веселила, но не нравилась. У нас, у скалолазов, «высотка» и «кислородка» не в чести, от любого из этих удивительных, и на вид веселых развлечений может захотеться походить по воздуху, метрах этак на двухстах. Это в смысле сколько лететь до каменной преграды, а над уровнем моря, может статься, и все пять или семь тысяч.

Поэтому летать нам запрещено. Говорят, что пьяный скалолаз проходит по карнизу быстрее трезвого. У него, мол, задача, ясна. Не дать самому себе себя вниз спихнуть. Байки все это.

Ну, точно дерутся. Это Сережа. Сережа крутой, это очень хорошо, что там Сережа, а не… не кто‑нибудь другой. Я, пожалуй, могу и ошибиться, нанося удар в прыжке с разворота в утлой кабинке, на высоте ста пятидесяти метров над городом Лондоном. А Сережа меня с Анхельма вытащил, а Анхельм – километр с малым в высоту. С Сережей не очень‑то справишься, за рупь за двадцать…

На этой жизнерадостной спортивной ноте своих размышлений Принц заметил, что Вихоря сейчас, кажется, с колеса обозрения сбросят.

Лоб Вихоря был рассечен. Не так, как каждый может получить, подставив на ринге бровь, ухо, или скулу. Рана – и глубокая, и кровоточащая – располагалась как раз там, где кость толще всего, у линии волос, прямо над переносицей. Эту область опытные бойцы не берегут. Они ее подставляют, чтобы противник ломал об нее кулаки и расшибал собственную башку.

Но этот не расшиб. Лицо Князя, Валерки Бондаря, показалось следом за безвольно повисшими здоровенными руками Вихоря из‑за края корзины.

Бросит. В любой момент. Как из лодки покойника вывалить. Нормальный человек так другого и не удержит. Но Князь винные бутылки пальцами ломает. Ах, Валера – Валера, мягкий ты, толстоватый недотепа…