Михаил Маковецкий - Девушки для диктатуры сионизма

— Эти высказывания доносят до нас информацию, — скажет Пятоев, еще раз внимательно прослушав записи беседы Гришина с его бывшими подчиненными, — А сопутствующие этому языковые погрешности объясняются свойственной им эмоциональностью, рабоче-крестьянско-детдомовским происхождением из семьи кочевников и дискуссионным запалом искреннего человека.

— Да черт с ней с уборщицей, — сказал, наконец, Сапог, — вы лучше подскажите, товарищ старший лейтенант, что нам делать, чтобы эта крыса на нас жалобу не подала на изнасилование? А то ведь посадят, как пить дать посадят!

— А вот на гнусную деятельницу театра, которая так коварно обольстила чистых и доверчивых молодых людей, надо найти управу, — соглашается Гришин, — компромат на нее найти надо.

— А может по темечку и под березу? — предложил Хомяк, — погибла изнасилованная от старости и пожаловаться не успела. Как ваше мнение, товарищ старший лейтенант?

— Нет, это не выход, — засомневался Сапог, — вряд ли в Израиле у нас получиться под березу.

— Тогда под финиковую пальму, — продолжал настаивать Хомяк.

— И не под березу, и не под финиковую пальму, дуб ты наш в три обхвата, — прокомментировал предложение своего товарища Сапог, — ты хочешь, чтобы нас за убийство посадили?

— Я тоже считаю, что убивать деятельницу театра не надо, — вмешался в беседу Гришин, — а надо объяснить судье, что все было по обоюдному согласию, что эта театральная крыса тогда лежала лицом вниз по стойке смирно, и была радостно на все согласная. А ее теперешние людоедские заявления в суде давно уже вышли за рамки любых приличий, сделавшись карикатурным выражением ее абсолютного нравственного невежества.

— Да, дела, — выслушав Гришина, посетовал Хомяк. Из всего сказанного его бывшим командиром он понял только слово «ее», но в целом предложение Гришина произвело на него большое впечатление.

— Это как повезет, — философски заявил по поводу вышесказанного Сапог, — одну бывает, насилуют раз за разом, она уж бедная и не знает, что и делать. А другая и рада бы, да все не как. Вот помню, возле расположения части под Грозным с одной познакомился. Она специально для этого дела в Чечню приехала в самый разгар операции по наведению конституционного порядка. Ну а я сильно выпивший был и баб месяц не видел, так мы и познакомились. Так она мне потом все свою жизнь рассказала.

У меня тоже было трудное детство, — говорит, — Я надевала красное белье и ходила гулять на заброшенные пустыри, где обитали местные маргиналы. После моего первого появления рядом с костром основная часть этих маргиналов стала глубоко верующими людьми — я сильно страдала от угревой сыпи, а помада, которой я накрасила губы, чтобы завлечь насильника, размазалась до ушей. Пламя костра эффектно подчеркнула мою и без того броскую внешность. Увидев меня, вожак маргиналов, не сказав ни слова, обкакался. В тот же день его отвезли в психиатрическую больницу. Мое отрочество кончилось в 14 лет. Физрук напился, накрыл мне лицо тряпкой и трахнул меня, приговаривая: «Господи, прости, говорят, это от прыщей помогает!». Не помогло. Я восприняла это как признание в любви и начала дежурить в его подъезде. Соседи скинулись на кодовый замок и приказали дворнику стрелять солью в девочку с покрытым буграми и рытвинами лицом. Но, при моем появлении, у дворника дрогнула рука. Вскоре к родителям приехали родственники из Америки и, познакомившись со мной, предложили продать меня на органы. Мама просто не знала, что делать. Потом пришла война. От нечего делать я много читала и знала, что на войне нравы грубеют. Я бросила все и убежала на фронт. Месяц я бродила по горам в надежде встретить боевиков. Когда же, наконец, я их нашла, они, завидев меня, открыли огонь на поражение и скрылись в горах. Но, к моему счастью, меня спасли российские военнослужащие в твоем лице.

— Этот эпизод я помню, — сказал Гришин, — потом ее показали майору Пятоеву, и он приказал мне готовить документы для награждения тебя медалью «За героизм в постели».

— Майор, в сущности, не плохим был мужиком, просто у него было шесть ранений, из них четыре смертельных, — вспомнил былое Хомяк.

— А может быть звонить этой суке из театра по нескольку раз день, признаваться в любви и обещать материальную помощь? — перебил Хомяка Сапог, — тогда она не пожалуется, что ее изнасиловали.

— Сказал, как крайнюю плоть отрезал, — прокомментировал предложение Сапога Гришин, — она из тебя все деньги вытянет, а потом все равно пожалуется. Кстати, хотел вас спросить, когда эта звезда театра одевала трусы, она придерживала груди рукой или наклонялась вперёд?

— А какая разница, товарищ старший лейтенант? — спросил удивленный Хомяк.

— А это я к тому, — продолжил Гришин, — что баба она видная, в теле. Может тебе, Хомяк, жениться на ней? Тогда и вопросы все отпадут.

«This was a suicide sexual by way» (Это было бы самоубийство половым путём), — блеснул знанием английского Сапог.

— И ты, Сапог? — удивился Гришин, — Насмехаешься над своим бывшим командиром? Не хорошо. Я бы эту фразу сказал: «It would be suicide by sexual way», но все равно, удивил приятно. С чего это ты за английский взялся?

— А у нас в подразделении многие языки учили, товарищ старший лейтенант. Вы для нас во всем примером были. Скажи, Хомяк.

— Я и сам восточный язык учил, — сообщил Хомяк, — уже забыл какой. Сначала учеба хорошо шла, а потом я бросил. Терпения не хватило. А Сапог упорный, до сих пор учит.

— А я знаете, что подумал, товарищ старший лейтенант, — вдруг изменил тему плавно текущей беседы Сапог, — хорошо бы, чтобы вы перешли на работу к нам. Честное слово, вам понравиться. А Хомяка мы выгоним. С тех пор, как в его детородный орган пчела вонзила своё жало, он стал неуправляем. И из-за него нас в последнее время преследуют неудачи в сексе. Если бы на его месте были вы, товарищ старший лейтенант, то мы бы и никого не перепутали, и жалобы на изнасилование на нас бы не подали.

— Ты на что намекаешь, — рассвирепел Хомяк, — Ты на кого бочку катишь, кирза не умытая? Да я тебе сейчас…

— Тихо братаны, тихо, — встрял в конфликт Гришин, — Я, пожалуй, перейду к вам. Нутром чую, что мочить меня задумал шеф мой, псковский олигарх. Знаю много. Так что сваливать пора, отсидеться где-нибудь.

— Нет, вы представляете, товарищ старший лейтенант, просыпаюсь я вчера и говорю Сапогу: «Приснилось мне, будто я засовываю палец в рот — а там не одного зуба! Не к добру это. Не надо нам эту Ольгу искать. Убежала, и убежала». Как чувствовал. У меня нюх, товарищ старший лейтенант, им и живу, — продолжал кипеть Хомяк, — а он мне: «Это ты не туда палец засунул. Это ты не туда палец засунул». А если бы меня послушал, то ничего бы и не было.