Михаил Маковецкий - Девушки для диктатуры сионизма

— Кого живого похоронили, — говорит, — долго жить будет. Только потому тебя от тюрьмы спасаю, что хорошо все обошлось. Могли ведь не только ограбить, но и убить. Знаю я вас, обормотов.

— Да кого я могу убить, — говорю, — ну, наводила на богатые квартиры. Что было, то было. Но убивать я никого не убивала. Чем хотите клянусь.

— Да не вешаю я на тебя мокруху, — говорит, а сам смеется, аж заливается, — это образно я. Литературной метафорой балуюсь.

Рассказав это, девушка скромно потупилась.

— А об уборщице из аптеки? — напомнил Пятоев.

— Они убьют меня, — испугано прошептала девушка.

— Воспринимаю это как личное оскорбление со всеми отсюда выходящими последствиями, — грозно воскликнул шейх Мансур, — здесь тебя никто не может убить, кроме меня.

— Правда? — с надеждой в голосе ее недавно нахальная грубиянка.

— Шейхи девушек не никогда не обманывают, — продолжил Мансур, — ну сама посуди, они в Пскове, а ты в Израиле. И под моей охраной. Ну, как они до тебя смогут добраться?

— Если сама не расскажу, все равно из меня выбьете, — догадалась девушка. — Я там не в чем не виновата. Это так случайно получилось. Бес попутал. Была я на квартире у одного. Сам молодой пацан, а в квартире чего только нету. Ну, знаю я. Ночью все равно квартиру бомбить будут, ну и прихватила я у него сумку. Так удачно получилось. За наводку они мне не так много давали, да еще и обманывали. А тут сумка такая красивая. Чувствую, из дорогой кожи, да и в сумке что-то. Приношу я сумку домой, а там пакеты с порошком. Наркота одним словом, я сразу поняла. А у меня как раз один знакомый есть, постоянный клиент. Я с ним каждую среду на совесть отрабатывала. Ну, и платил, правда, нормально. Я с сумкой к нему. А он мне говорит: «Я такую дозу не подниму. Не мой масштаб». И вывел на уборщицу с аптеки.

А тем временем мои квартиру и бомбанули. Да через три дня хозяева сумки на них вышли. А мои в штаны и наделали. «Не брали мы сумки, — говорят, — может это наша наводчица свистнула. За ней такое водиться». Ну, пришли они ко мне. Спокойные такие, вежливые. Не матюгаются. И говорят.

— Мы на тебя не в обиде. Это наш мудак должен был никого на хату не приводить, пока товар не сдал. Но и ты нас пойми. Партия героина большая. Мы за нее в ответе. Если мы из тебя ее не выбьем — ее из нас выбьют. Так что ты нам, пожалуйста, сумочку верни. А за беспокойство мы тебе заплатим, не волнуйся.

— Сумка спрятана говорю, приходите завтра отдам. На том и порешили. А сумку я уже уборщице из аптеки отдала, а на полученные деньги квартиру родителям купила. Я хоть и русская, а из Грозного. Наш дом разбомбило, и мы в Псков уехали. В Пскове мы впятером комнату снимали. А родители больные — жалко их. Да и отец поддавать начал. Чтоб их поддержать я и с чеченцами связалась, которые квартиры грабили. Я их еще по Грозному пацанами знала. А тут сразу такие деньги. А рядом как раз новый дом построили. И квартиры там, самые лучшие, стоили столько, сколько у меня денег было. Да и с такими деньгами страшно было по улице идти. Так я квартиру и купила.

Как только хозяева сумки ушли, я сразу к уборщице аптеки бросилась. «Так и так», — говорю. А она мне и говорит: «Есть у меня один следователь знакомый. Только он тебе и поможет. Хорошо, что из отпуска вернулся. Второй день, как работает».

Я к следователю. «Уборщица из аптеки послала, — говорю, — так и так». А он мне «Пиши явку с повинной. Прямо сейчас тебя посажу». «Так они меня и в камере достанут», — говорю. А он мне: «Не успеют. Пока они на тебя выйдут, ты уже далеко отсюда будешь». И, правда. Только одну ночь в камере провела, а потом в Египет улетела. А менты и моих чеченцев взяли, что квартиры бомбили. Ну, их, правду сказать, я сама с потрохами сдала. Явка с повинной, так явка с повинной. Да и хозяев сумки тоже посадили. Не всех, правда. Так что мне в Пскове делать нечего, разве что в собственных похоронах участвовать.

— Она вам рассказала что-то новое? — спросил шейх, когда девушки ушли.

— Детали, — ответил Пятоев, — главное мы знали и до этого. Лучше расскажите, что вы знаете о местонахождении моей дочери.

— Да рассказывать мне, в общем, нечего, — ответил шейх Мансур, — Наташу мы передали полицейской мафии. Это была плата за определенную закрытую информацию о работе полиции. Без этого, в цивилизованном государстве нельзя, сами понимаете.

— И что вы можете рассказать об этой структуре, — продолжил Пятоев.

— Ничего, — ответил шейх Мансур.

— В определенный момент мы получаем интересующую нас информацию. Она выкладывается на форуме нашего сайте, всегда с разных компьютеров. Обычно это Интернет-кафе, или еще с каких-то мест, где трудно проследить, кто сидел за компьютером. Эта информация зашифрована, и быстро снимается с сайта. За этим мы следим круглые сутки. После этого мы переводим деньги по Web-money. Их снимают при помощи кредитной карточки, которая принадлежит давно умершему человеку. Человек умер, но банковский счет его живет. Иногда вместо денег они просят какие-то услуги. В этот раз они попросили Наташу.

— Конкретно ее? — спросил Пятоев.

— Конкретно ее, — подтвердил шейх Мансур.

— Ну, Гришин, ну гусь, — возмущался Рабинович, когда они расстались с шейхом, — убил, ограбил, пирату Флинту ногу оторвал, а сам, наверное, спиртного в рот не берет и мух обижает только бранным словом. Мы то ему поверили, вырвали престарелого следователя из наших сердец. А тот, оказывается, не только живет и здравствует, но и разъезжает по заграницам. И это на скромную милицейскую зарплату. Это ли не обидно.

— Что да, то да, — согласился с ним Шпрехшталмейстер, — С чувством глубокого внутреннего удовлетворения должен прямо заявить, что на сегодняшний день старшему лейтенанту Гришину по плечу любые жанры искусства, кроме циркового.

— А цирковое искусство ему почему не по плечу? — изумился Рабинович.

— Все дело в том, Михаил, — с достоинством сказал Шпрехшталмейстер, — что делает Гришин насквозь пронизано пафосом и порнографией. Ты вспомни, как он с Сапогом и Хомяком говорил. А ни то ни другое в принципе невозможно в цирке. Если на театральной сцене актриса держит в руках красный флаг и доит корову, то в этой сцене есть и пафос и порнография. В широком понимании этого слова. А канатоходец, который стоя на канате, держит в руках флаг, пусть даже независимой Ичкерии, и доит корову, остается канатоходцем. И нет здесь ни пафоса, ни порнографии.

А ты знаешь, Шпрехшталмейстер, что я тоже однажды придумал цирковой номер, — признался Рабинович, — Честное слово. Дело было в 1989 году, когда разрешили создавать кооперативы.

Я решил открыть лечебное заведение по лечению эпилепсии, построенное на качественно новых принципах. В моем кооперативе больного одновременно обследовали психиатр и невропатолог. Придя к единому мнению, они принимали совместное решение. С ролью психиатра с блеском справлялся я. В качестве невропатолога работала пенсионерка кремлевской больницы Елена Вахтанговна, соседка Валя, работавшая где-то бухгалтером, выполняла эту функцию и у нас, а моя жена Люда, сидящая дома с маленьким Димой и новорожденной Юлей, отвечала на телефонные звонки. Будучи приверженцем идеологии утопического капитализма, я считал членов кооператива своими верными соратниками. Действительность разрушила мои иллюзии уже в момент регистрации кооператива в исполкоме. Я решил назвать новорожденное лечебное учреждение «Three attacks» (Три припадка). В моем понимании это название привлекало внимание, было нетривиально и отражало направление деятельности кооператива.