Михаил Маковецкий - Девушки для диктатуры сионизма

В этих двух жриц любви привлекло внимание их склонность к иностранным языкам. Что, впрочем, характерно для всех боевых подруг гостей лучшей псковской гостинице под названием «Рижская». Учительница английского языка живо общалась со своими клиентами и по-немецки. А её юная подельщица выучила всё тот же английский до очень приличного уровня, готовя себя к работе с иностранцами в Петербурге. У педагога в Пскове оставалась мать и двухлетняя дочка, а у бывшей школьницы — страдающий ревматизмом младший брат, бьющаяся как рыба об лёд мама и жестоко пьющий папа. Работник следственных органов, убедивший девушек поработать на ниве проституции в Израиле, любезно согласился попечительствовать их оставшимся в Пскове семьям. Причем характер его услуг находился в прямой зависимости от достигнутого между ним и девушками взаимопонимания. Финансовые ресурсы для этого были. Деловые партнеры пожилого следователя в Израиле оплачивали не только стоимость каждой девушки на момент приезда, но и ежемесячно платили определенный процент с ее заработка. Так что у пожилого следователя был прямой интерес трогательно, а иногда и строго (в том случае, если девушка убегала в Израиле от своего работодателя) заботиться о семьях трудящихся в Израиле псковитянках.

Собранная Пятоевым информация привела Пятоева к одному важному, но не утешительному выводу. Вывод гласил следующее: если хочешь быть здоров — не нужно обращаться в милицию. По крайней мере в псковскую. Кроме того, общаясь с юной жизнерадостной девушкой, майор в отставке проникся тягой к путешествиям в дальние страны. В частности в Израиль.

— Ты понимаешь, Володя, из Пскова я ничем Наташе помочь не смогу, — говорил он штурмбанфюреру, и при этом лицо Пятоева приняло такое выражение, что владелец магазина «Черный следопыт» невольно поежился — что-то реально сделать я смогу только на месте. Израиль, слава Богу, не Китай. Страна маленькая, как-нибудь я ее там найду. В крайнем случае, переверну все их публичные дома, один за другим.

— И каким образом ты туда въедешь, на что будешь жить? — охладил его пыл Штурмбанфюрер. — Ты что, красотка с открытым в псковской милиции уголовным делом или еврей? Как мы знаем, других туда не пускают. Признайся честно своему лучшему другу, Штурмбанфюреру, Пятоев. Ты еврей?

— Нет, к сожалению, — грустно ответил Пятоев.

Ты не должен стыдиться своей национальности, Пятоев, — не на шутку расходился Штурмбанфюрер, — спрашиваю еще раз. Игорь, ты еврей?

— Володька, отстань, — сказал Пятоев, лучше подскажи что-то разумное. С еврейским вопросом, который неожиданно так остро стал перед бывшим майором ВДВ, дела у него обстояли скверно. Кроме того, что он сам евреем не был, евреев не было даже среди его знакомых. Лишь после длительных и напряженных воспоминаний ему удалось вспомнить двух представителей этой национальности, с которой когда-то сводила его судьба. Причем, если воспоминания об одном из этих представителей были теплыми, то воспоминания о другом были исключительно тяжелые.

Теплыми были воспоминания о его бывшей однокласснице по фамилии Герштейн. Она была девушка полноватая, и обычно внимания Пятоева не привлекала. Но однажды, на выпускном вечере, Игорь, вместе со всем своим классом, пил вино на заросшем кустами берегу реки Великая. Потом, уже под утро, он почему-то оказался с Герштейн наедине. Наверное, она попросила провести ее домой, они жили рядом. Герштейн была в белом нарядном платье, Игорь на какое-то мгновение оказался от нее с боку и чуть сзади и неожиданно обратил внимание на то, что у Герштейн большая грудь. Будущий десантник остановил свою одноклассницу и расстегнул ей платье. При ближайшем рассмотрении грудь Герштейн оказалась не только большой, но и удивительно белой. К огромному удивлению Игоря, Герштейн не только не сопротивлялась, но и хихикала, прикрыв рот малюсенькими ладошками. Никакого продолжения их скоротечный роман не получил. Пятоев вскоре уехал поступать в рязанское училище Воздушно-Десантных Войск, а Герштейн поступила где-то в педагогический институт. Да и без бутылки вина Герштейн не казалась Пятоеву столь уж привлекательной.

Другой случай боевого соприкосновения с лицом еврейской национальности оставил в Пятоеве ощущения значительно более тягостные. Когда он еще был совсем молодым старшим лейтенантом, на базу, где он служил, прислали студентов какого-то вуза проходить воинские сборы. В подчинении Пятоева, среди прочих, был студент по фамилии Рабинович. Ростом он был очень мал. Но обращал на себя внимание не этим, а удивительно тонкой костью.

Замполит называл его: «Ну ты, блин, Золушка». Называть его по фамилии замполит не мог, так как считал, что для старшего офицера, тем более для политработника, публично оскорблять солдата недопустимо. По мнению Пятоева, замполит был абсолютно прав. Назвать человека, тем более молодого, «рядовой Рабинович», что звучит двусмысленно, оскорбляет национальные чувства, содержит оскорбительный намёк и несёт пренебрежительный оттенок, для офицера Советской армии совершенно недопустимо.

Начальник вещевого склада, в силу занимаемой должности был человеком более интеллигентным, чем замполит, и, в дополнение к этому, склонным к каламбуру, называл Рабиновича «князем Подмышкиным». Обмундирование он выдал Рабиновичу самое маленькое из того, что было на складе. Но, тем не менее, сапоги и гимнастерка были на три размера больше желаемого, ремень обхватывал тонкую талию раза четыре, а пряжка с желтой звездой, спасибо, что пятиконечной, закрывала полживота. Самым же трогательным в образе князя Подмышкина были большие невеселые глаза, выглядывающие из-под сползающей на круто изогнутый нос пилотки.

Старший лейтенант Пятоев прекрасно понимал, что пребывание в его подчинении рядового Рабиновича ничего хорошего ни для вверенного мне подразделения, ни для него лично не принесёт, но действительность превзошла его самые смелые ожидания.

Но старший лейтенант Пятоев не терял надежды сделать из него отличника боевой и политической подготовки, а потому однажды счел нужным высказать перед строем относительно выправки рядового Рабиновича.

— Его сапоги если и чищены, то не сапожным кремом, — сообщил Пятоев притихшему строю, — Его брюки в пятнах, вызывающих самые смелые ассоциации. Гимнастёрка рядового Рабиновича ещё сохранила свой цвет, но подворотничок к ней пришит таким образом, что с шеей он не сможет соприкоснуться не при каких обстоятельствах. Пилотка, судя по всему, прежде чем занять своё законное место на голове рядового Рабиновича, попала под гусеницу танка возле полкового туалета. Рядовой Рабинович, вероятно, полагает, что советский войн должен вселять страх и внушать ужас…