Михаил Маковецкий - Героин

— И эту коробку дай, красавица. Земляки в гости приехали, баранину привезли. Встретить надо как подобает.

— А денег то у тебя хватит? А, чабан? Эта коробка дорого стоит. Саранча невольно улыбнулся. Анекдотизм ситуации заключался в том, что денег у него с собой действительно не было. Он мог взять их у сопровождающего его Ахмеда, да даже у любого из охранников, но они стояли в стороне. Каждый на своем посту. Хозяин подошел к ларьку, значит так надо. Просто каждый из них занял свое место, закрывая со всех сторон возможность бесконтрольно подойти к хозяину.

— Да ради тебя, красавица, я спать, есть не буду, только работать. Будут деньги, Богом клянусь!

К окончанию ее рабочего дня он пришел снова. Она пригласила его к себе домой, и они ели конфеты, купленные в ее ларьке и арбуз, который он купил по дороге.

— Дай мне хороший арбуз, брат, — попросил он продавца по-узбекски.

— Ты что ему сказал? — спросила она.

— Сказал, что ты красивая.

— А по-русски ты сказать не мог?

— Страшно по-русски. Он такой могучий, а я такой маленький.

Она жила с дочерью в однокомнатной квартире. Белоголовой девочка лет семи она постелила на кухне. Утром, когда она вышла готовить поесть, он механически взял с полки книгу.

— Совсем русский язык не знаешь, уважаемый? — спросила она, застав Саранчу за чтением «Театрального романа» Булгакова, — а я думала в кишлаках только СПИД-Инфо и читают. Кстати, а где твой акцент? Вчера ты говорил так колоритно, что я устоять не могла.

— Не ходи на работу сегодня.

— Не могу. Сегодня ко мне придут черные проктологи за очередным взносом в фонд падшим привокзальным девицам. Если меня не будет на месте, могут разнести ларек. Ты знаешь, кто такие черные проктологи?

— Этих не знаю, но могу познакомиться. Я их попрошу, чтобы они ограничили привокзальных падших девиц в средствах и на оставшиеся деньги покупали тебе каждую неделю цветы. Думаю, они мне не откажут. Какие цветы ты предпочитаешь?

Она улыбнулась. Ей даже не пришло в голову, что он говорит серьезно. В тот же день вместе с Лысым, который забирал у нее деньги каждую среду, пришел еще один парень. Молодой и очень накаченный.

— У тебя претензии к нам есть, Антонина?

— У меня нет сейчас всех денег. Я завтра остаток отдам. Максимум послезавтра.

— Меня зовут Хомяк, — прервал ее качок, — я бригадир Лысого. Ты, мать, пойми нас правильно. Ко мне обратились люди. Пока по доброму. Но они могут и по недоброму. Не мне с ними тягаться. Я для них мелочь, не человек, они всю бригаду порежут, для них это не вопрос. Они попросили приносить тебе каждую среду цветов на сто долларов. Мы с тобой не первый день работаем, не беспредельничали, в положение входили. Ты же помнишь?

— Я на вас не в обиде.

— Если будешь в обиде, скажи мне, а не им. Они твое мнение спросят. Обиду выскажешь, хотя бы легкую, с нас спросят по всей строгости. Ты понимаешь, что значит по всей строгости?

— Понимаю. Наверное.

— Не бери, мать, грех на душу. В обиде будешь, мне скажи, не им. — Я Лысому сказал сегодня тебе розы принести. Я у зверей взял в счет их взноса, они на площади торгуют, ты их знаешь. У них товар хороший. Розы нормально или поменять?

— Ну и куда я их поставлю? У меня места нет.

— Понял. Ты сказала, я понял. К вечеру будут свежие. Лысый вечером тебе домой привезет.

— Лучше пусть меня домой отвезет, не надо цветы.

— Антонина, моя полгода назад родила, ты знаешь, — сказал Лысый, когда в его потрепанной Ладе она ехала домой, — Хомяк пацан, жизни не видел. У меня две ходки, я в лагере девять лет пробыл. Те люди, которые пришли к Хомяку за тебя говорить, страшные люди. У тебя только слово вырвалась, случайно, под настроение женское, и меня зарезали. А дальше сама решай.

— Ты бандит? — спросила она в тот день Саранчу, когда тот уже засыпал.

— Я сексуальный налетчик.

— Если ты кого-то убьешь на вокзале, я уеду из этого города, и ты меня не найдешь.

— Во-первых, я тебя найду, куда бы ты не уехала. И сделать это проще, чем ты думаешь. Во-вторых, пока ты прямо не скажешь, этого избить, этого зарезать, этому на лысине посадить кудряшки, ничего не случиться.

— Ты сегодня принес телевизор. Это был твой последний подарок. Я сама на себя заработаю.

— Не беспредельничай. Я у тебя ем, пью, в кровать с тобой ложусь. Что, мне в твой дом принести ничего нельзя? Может я пока на твоем иждивении поживу?

— На телевизор с плоским экраном в пол стены ты у меня еще не съел. За кровать ты мне ничего не должен.

— Да я не в том смысле!

— А я в том, — Антонина чувствовала, что она хозяйка ситуации, и поэтому спокойно диктовала условия, — ты можешь принести ровно столько, сколько приносит своей русской подруге чурка, крутящийся на вокзале. Больше нельзя. Что ты молчишь?

— Я тебя слушаю.

— Не знаю почему, но мне везет на шпану. Я тебе говорила, что мой муж в тюрьме сидит?

— Нет, не говорила. А за что его посадили?

— За нанесение телесных повреждений средней тяжести.

— Ну и кого же он избил?

— Меня.

— Что!? Она только на мгновение поймала его взгляд, но для нее этого оказалось достаточно.

— Если с отцом моей дочери в лагере что-то произойдет, не важно что, забудь сюда дорогу.

— Где он сидит?

— Зачем тебе?

— Лагерь есть лагерь. Там всякое случиться может, потом ты разбираться не будешь, на меня все повесишь. Я его из лагеря вытащу, куплю квартиру где-нибудь в Саратове, на работу устрою. Но сюда пусть не приезжает, прошу тебя.

— Боишься, что я к нему вернусь? Совершенно напрасно.

— Нет, я боюсь, что вспомню, как он тебя бил и не сдержусь.

— А если я тебя разозлю, ты тоже можешь не сдержаться? Может мне тоже в Саратов уехать?

— Ты не сможешь меня разозлить, даже если очень захочешь.

— Потому что ты ко мне относишься как чурка. Я для тебя не человек. Существо, предназначенное для доставления удовольствия и рождения детей. Это существо положено хранить в сухом прохладном месте, чтобы товарный вид не потеряло. И игрушки покупать, чтобы существо не скучало и не капризничало. Как такое существо может разозлить своего хозяина? Да никак.

— Во-первых, это не правда. А во-вторых, это то, что есть. Тебе придется с этим смириться.

— Саранча, Лысого привезли, — прервал его воспоминания Ахмед, — может в больницу поедем?

— Всей толпой на ночь глядя пришли, — констатировала Антонина. Она начала улыбаться разбитыми губами, но поморщилась от боли. Братки между собой не поделили, а у бедной девушки сотрясение мозга и два ребра сломано.

— Антонина, ты меня за чужое приговариваешь, не по понятиям это, — осипшим голосом сказал Лысый.

— Тоня, послушай меня внимательно. Ты мне скажешь, обычными человеческими словами, кто тебя избил. Я тебе клянусь тебе, я сделаю с ними только то, что ты разрешишь.