Доминика Мюллер - Лагуна Ностра

Летом мы с дядюшками обожаем кататься по Лагуне на пуппарино Бориса. Стоя на корме под палящим солнцем, дядя отталкивается веслом, направляя лодку по зеркальной глади воды между баренами {9} 9 Барена ( ит. barena) — длинная коса, почти на уровне воды, поросшая травянистыми растениями, затопляемая во время «большой воды», прекрасное место для охоты. Сохранение барен необходимо для поддержания экологического равновесия в Лагуне, регулирования водных течений и твердости дна. прямо на закат. В травяных зарослях застыли изнуренные зноем цапли, удоды и чайки, вода горячая как печка и такая спокойная, что даже Игорь отваживается взять в руки весло, чтобы показать, что и он сумеет управлять лодкой, если того потребует Борис. Тоска по этим летним денькам сжала мне сердце, когда я стояла на том конце моста Свободы, на окраине Венеции, разукрашенной гаражами, автомобилями, экскурсионными автобусами и прочими отрыжками материка. Стоя посреди этой промозглой гризайли, мы вывернули карманы, чтобы расплатиться с таксистом, с грустью отметив, что теперь нам не на что будет купить пармскую ветчину и тыквенные ньокки для Альвизе, и мне показалось, что нашему былому семейному согласию никогда уже не вернуться. Пройдя по украшенной мраморным кружевом паперти Святого Иоанна Евангелиста, в нескольких шагах от канала, где плавал Волси-Бёрнс, мы вернулись в палаццо Кампана, когда уже начало темнеть. Борис ущипнул меня за нос и за губы. Так он делает обычно, когда видит, что мне грустно, стесняясь вытравливать мою печаль словами. Вдруг ему стало холодно, и он запахнул плащ, плотнее прижав его к телу и детской коричневой кофточке, спрятанной у него за поясом.

И все же это улика, прошептала я.

Да, это была улика, которую ради его успокоения я пообещала отнести брату, человеку абсолютно равнодушному к розовым закатам в Лагуне, не способному разглядеть в детской кофточке или картине знак, ниспосланный свыше.

И я подумала: чтобы заслужить хоть каплю внимания с его стороны, нам, видимо, придется просто поджечь себе волосы, ведь ничем другим мы ему помочь не смогли.

У комиссара была температура и прочие симптомы, обозначенные в справочной литературе как простудные. Любое посягательство на его физическую неприкосновенность, даже в виде элементарной течи из носа, принимает для Альвизе космические масштабы скрытого недуга, который гложет его изнутри, чтобы после долгих месяцев тяжких страданий на больничной койке окончательно свести в могилу. Однако от шуток по поводу его ипохондрии мы воздерживаемся — с того самого вечера, когда комиссар взял нашу коричневую кофточку двумя пальцами. Это было одно из звеньев в длинной цепи дела Корво. Альвизе как раз приступил к распутыванию клубка, в чем ему помогли откровения Илоны, а также расторопность коллег из Финансовой полиции и пограничной службы, стимулируемая показаниями этой «раскаявшейся грешницы», взятой органами под свою защиту. Мы милейшие ребята и он нам всячески доверяет, заключил он тоном ясельной воспитательницы, нахваливающей каракули своих подопечных. Однако такое снисходительное отношение к нам длилось совсем недолго, ровно один мартовский день, а вернее, его часть, заключенную между короткой снежной бурей и ярким солнцем. В этот промежуток комиссар узнал от Джакомо Партибона, а тот от Корво, а тот, в свою очередь, от своей парочки доносчиков о досадных эксцессах, случившихся во время нашей поездки в долину Силе. Брату не понравился медоточивый понимающий тон адвоката, который позвонил ему, чтобы выразить свою обеспокоенность моими похождениями, как будто я настолько несознательна, что меня следует поместить под двойную опеку, дабы я не нанесла вреда его высокому клиенту. Теперь наша задача — сидеть тихо в своей норке и не высовываться, проворчал он. И задача эта требует умения молчать, то есть качества, не присущего милейшим ребятам из семейства Кампана, но которое — это в их же интересах — им придется развить в себе ускоренными темпами, иначе они узнают, где раки зимуют. Малейшая утечка информации поставит под угрозу как само следствие, так и безопасность охраняемого свидетеля, который влетает государству в копеечку.

Альвизе, уже пораженный первыми проявлениями своего неизлечимого недуга, из-за которых он собирался провести день у себя в спальне, посоветовал нам больше не беспокоить его всякими носочками, бельевыми веревками, жалкой мазней — короче, ничем не беспокоить.

Мой брат, который ненавидит отпуска так же страстно, как любит свою работу, просто не желал признаться себе, что его болезнь — это приступ профессиональной анорексии, наступивший после нескольких недель булимии. В конце августа, окончательно вымотавшись за два месяца безуспешных поисков следов, связанных с первым утопленником, он решил замаскировать полнейший упадок сил под отдых у родителей Кьяры. Вернулся он оттуда полным сил, с готовностью своими руками перелопатить дно Лагуны, лишь бы не чахнуть под крылом у тещи и тестя, и мы заподозрили, что сейчас, в марте, он решил, свернувшись калачиком, отлежаться на песке, в котором увязло его расследование, чтобы набраться сил для нового рывка. Начальство его дергает, судья, заваленный незаконченными делами, тормозит, а тут еще Энвер со своим роскошным домашним арестом, филантроп из «Алисотрувена» со своим бахвальством, Илона Месснер со своими страхами и метаниями — в общем, бедняга Альвизе в конце концов дошел до состояния мученика, поджаривающегося на медленном огне.

Игорь спустился к нему, чтобы зачитать переиначенную на собственный манер диатрибу Эразма. «Мы скорбим, нас гонят прочь, распинают, предают смерти, но так сражается в нас благодатная истина, так она побеждает, так торжествует. Зачем Венеции смерть мученика, отдавшего на растерзание свое тело в надежде приобщиться заключенной в воде истине?» Только он собрался предложить Альвизе заменить «мы» на «Волси-Бёрнс», как тот указал ему на дверь.

Впервые с тех пор, как около тридцати лет назад он покинул Пондишери, Игорь удостоился внимания со стороны Венеции, получив приглашение от Межкультурного института сравнительных исследований при Фонде Чини, организации, отделенной от туристской поп-культуры каналом Джудекка и многовековой эрудицией. Выступая там с лекцией о боге Вишну, принявшем женское обличье, чтобы сразиться с демоном Бхасмасурой, дядя посылал нам непонятные знаки в виде подмигиваний, которые, как он признался на выходе, должны были служить подкреплением индийской версии божьего гнева, карающего зло. Должна сказать, что запоздалое признание и овации, которыми наградила его публика, придали ему умеренности в себе. Теперь, после этой лекции, Игорь красуется и важничает, как голубь на площади Сан-Марко, как будто какая-то часть представительности Альвизе перекочевала в его кругленькое тельце, временами я даже беспокоюсь, не обменяются ли они кармами. Но честолюбивый комиссар не может долго предаваться созерцательности, а потому через два бесконечных дня брат выскочил из постели, как пробка из бутылки.