Доминика Мюллер - Лагуна Ностра

Игорь с Борисом притащили сверху свои циновки. Мы же с Альвизе и Виви юркнули под бархатное покрывало и закрыли глаза, объятые, словно водами, мягкой тишиной.

И Венеция всю ночь нашептывала нам на ухо, что, каким бы ни было завтра, дождливым или солнечным, хорошим или плохим, оно будет.

«Гадзеттино» и «Нуова Венеция» разошлись в несколько секунд, объявил мне Микеле в тот день, когда в газетах появилась снятая на мобильник фотография Иогана Эрранте в наручниках, садившегося в лодку, перед тем как отправиться из здания суда в тюрьму. Киоскер стиснул мне обе руки, как будто это я обеспечила ему рекордную продажу местных ежедневных газет.

Альвизе уже неделю ночевал в антресоли, и в то утро мы с дядюшками отправились за пропитанием, толкая перед собой, словно двойной символ материнства, коляску Виви и хозяйственную тележку, стоявшие обычно на приколе в андроне. Было ясно, что брат постепенно переселяется ко мне, и мы решили, что небольшая пирушка должна помочь ему осознать, что он стоит на пороге развода.

В Венеции никто не приходит в ужас от обнаруженной утром новой трещины в стене, так и в жизненных проблемах — мы предпочитаем пускать их решение на самотек. На крушение семейной жизни Альвизе мы смотрели с такой же точки зрения: как на неизбежный итог длительного процесса растрескивания красочного слоя, явившийся, в свою очередь, неизбежным следствием превратностей венецианской жизни.

Итак, теперь мой брат жил в антресоли. Нас троих, Игоря, Бориса и меня, едва хватало, чтобы ублажать этого султана, когда он без сил возвращался с работы. По мере наших сил заменяя гарем, мы вертелись, поднося ему то его кампари, то его витамины, то его фриульские тапочки, то его младенца — чистенького и надушенного, то его любимое ризотто. Смущенные такой необычной ситуацией, поместившей нас вдруг в гущу семейной жизни, мы изо всех сил старались воспроизвести идеальную картину в духе Пьетро Лонги: «Альвизе Кампана и его близкие в лоне добродетели». Благородный муж восседает в кресле в кругу родных. На столе — вино, рубиновый или янтарный цвет которого подчеркивает белизну скатерти. Рядом, в позе наследника престола, — Виви, в белоснежных ползунках. Его наивный взгляд и круглая попка делают его олицетворением Добродетели. С каждым месяцем он все больше становится похож на Альвизе.

Работая над подобными жанровыми сценами, художники часто использовали в качестве моделей своих близких, и мы не видели ничего странного в том, что идеальную семью на нашем полотне изображают сестра, два дядюшки и ребенок-сирота. Что до потемневшей от времени благородной гостиной, то на самом деле она представляла собой неописуемый, восхитительный кавардак, где нам приходилось лавировать между пачками подгузников, банками сухого молока, гладильной доской, торчавшей среди стопок книг, и огромным миксером, который Игорь приобрел в телемагазине, чтобы готовить смеси для Виви и коктейли для своего племянника. Альвизе, который брюзжал не переставая днем и ночью, с того самого дня, как Иогану Эрранте было предъявлено официальное обвинение, радовался, что может предаваться этому занятию на собственной территории, не подвергаясь нападкам со стороны сварливой супруги.

С обвинением Иогана Эрранте в трех убийствах комиссар лишился сразу трех расследований и теперь утешался тем, что с утра до вечера как проклятый распутывал махинации профессора Корво, дело которого пухло по мере вытягивания показаний из Илоны Месснер, наполняясь новыми фактами, требующими новых проверок.

Каждое утро ни свет ни заря, получив из рук своего доморощенного гарема завтрак в постель и повозившись с младенцем, брат хватал «Гадзеттино» и громогласно объявлял, что идет в туалет — ни дать ни взять король, ожидающий одобрительного шепота придворных, столпившихся в Версале вокруг августейшего стульчака. После чего оттуда — каждое утро в одно и то же время — раздавался воинственный клич, своеобразный пролог к «Альвизиаде», героической поэме, незавершенность которой камнем лежала у него на сердце или еще где-то, вынуждая, помимо витаминов и отваров из лекарственных растений, принимать желудочные средства.

Эрранте непричастен к убийству Волси-Бёрнса, он готов был дать на отсечение что угодно — хоть руку, хоть голову. Но суд решил сделать из него идеального убийцу, а с Энвера Ийулшемта снять все подозрения. Что ж, пусть! Он умывает руки. Каждое утро в одно и то же время один из нас отвечал ему из-за двери, что отсеченную руку умыть трудно и что он должен прежде всего посмеяться над всем этим, ведь он живет в семье, где глупый смех — фамильная черта, как орлиный нос или пухлые губы, которыми кичатся сегодняшние Гримани и Марчелло, с гордостью показывая их на портретах дожей.

Сколько человек зарезал Иоган — одного, двух или трех, — это мало что изменит в дальнейшей судьбе этого бедняги, снова начинал комиссар. Благодаря сыночку моего Джакомо (на что я тут же кричала ему через закрытую дверь, что никакой Джакомо не мой), в его распоряжении будут все смягчающие обстоятельства, какие только возможны. Альвизе сам предоставил ему этого блестящего адвоката из сочувствия к Эрранте, чьи признания позволили ему с удвоенной силой приняться за дело Корво. Затем под рев сливного бачка он представал пред наши очи, заказывал меню ужина, быстро одевался и мчался вниз, на набережную, где его уже ждал служебный катер.

Ни дядюшки, ни я, ни Альвизе о Кьяре больше не думали. Я встретила ее как-то на лестнице, где она стала тут же жаловаться на мужа, на то, как трудно жить с человеком, который, никак не объяснив своего отсутствия, оставил ей вместо этого коротенькую записку, где запретил любые контакты с Микеле Корво. Вскинув голову и поджав губы, как королева-мать, она попросила передать Альвизе, что не будет ни разговаривать с ним, ни заниматься с ребенком, пока он не извинится. Этот ультиматум оказался как нельзя кстати, учитывая, что Альвизе и сам не имел ни малейшего желания вступать с ней в переговоры, а Игорь обожал возиться с Виви. Когда предъявляешь ультиматум, неплохо сначала убедиться, что тем, кому он предназначен, еще есть до тебя дело. Кьяра может сколько угодно жить в бельэтаже: в нашей антресольной жизни она на данный момент отсутствует. Может быть, все дело в этом современном убранстве, которое она попыталась противопоставить нашему обшарпанному прошлому? Неужели она верит, что в Венеции можно прожить без Венеции? Бедная Кьяра.

Мы же каждое утро предаемся тому, что она так ненавидит: врезаемся в гущу веков на Риальто, погружаемся в подлинный мир Каналетто [55] Каналетто (настоящее имя Джованни Антонио Каналь; 1697–1768) итальянский художник, глава венецианской школы ведутистов, мастер городских пейзажей в стиле барокко. , бродя среди прилавков под бежевыми тентами и лодок, пришедших с острова Сан-Эразмо, где находятся наши сельскохозяйственные угодья. В конце марта Риальто расцветает сиреневатой зеленью кастраоре, наших маленьких артишоков, бледной желтизной молодой спаржи из Бассано, опаловой голубизной моэке, местных крабов, которых ловят в период линьки и, сварив живьем, лакомятся их еще не затвердевшим панцирем.