Татьяна Луганцева - Белые тапочки от Версаче

– Со мной все хорошо, я недавно вышел из больницы, там меня подлатали и подлечили. Как ты и говорила – множественные гематомы, перелом двух ребер, смещение ключицы…

– Я рада за вас, то есть рада не за гематомы, а за то, что вас подлечили.

– Катя, почему на «вы»?

– Ну как-то… не знаю… Герман, у меня много пациентов.

– Я тоже хочу быть вашим пациентом, – тряхнул черными шелковистыми волосами Герман.

– Давайте руку, – Катя взяла тонометр. – Надеюсь, сейчас вы не со своим? Так… Сто двадцать на семьдесят. Великолепно. Пульс немного учащен.

– Это от твоего присутствия, – поедал ее глазами Герман.

Катя с ужасом поняла, что краснеет. Галина Степановна, переводившая взгляд с Кати на Германа и обратно, вдруг засуетилась:

– Я вам не мешаю? Ой, мне же надо было за бланками сходить!

– Сидеть! – вдруг закричала Катя, побоявшаяся остаться с ним наедине.

Герман спрятал улыбку.

– Какие у вас еще ко мне вопросы? – спросила она, накладывая манжету прибора на свою руку и начиная измерять себе давление.

– Тебе нехорошо?

– Что-то как-то… так… сто на сорок, зато пульс сто тридцать. Герман, я сейчас умру, и в этом будешь виноват ты.

– Искусственное дыхание?

– Нет! Мне уже лучше! Дать вам направление на кровь?

– Я боюсь.

– Странно, ведь вы не трус.

– Кстати, в прошлый раз ты тоже посмелее была. Я хотел сохранить твои швы на груди, но мне не дали, перешили уже под анестезией. Кстати, хирург, зная, что меня вызволили из какого-то плена, подумал, что надо мной издевался какой-то маньяк, вышивая на живом человеке, – усмехнулся Герман и вдруг серьезно посмотрел на Катю. – У меня на теле много шрамов, но этот мне будет особо дорог. Похоже, что ты не пощадила и сердце.

Галина Степановна встала и решительно пошла к двери.

– Куда?! – закричала Катя, перепугавшись насмерть.

– В туалет! Могу я в туалет?! – сказала она безапелляционным тоном и, выйдя в коридор, пояснила очереди: – Очень тяжелый случай, придется подождать.

Никто даже не зароптал, так как все очень любили и уважали Екатерину Григорьевну.

– Катя, – взял ее ледяную ладонь в свои теплые руки Герман, оставшись вдвоем, – я хотел сказать…

– Не надо! Ничего не говори!

– Я хотел продолжить наши отношения, – все же сказал Герман.

– Наши отношения? – испугалась Катя. – Нет у нас никаких отношений!

– А я бы хотел их иметь, – серьезно сказал он.

– Ты шутишь? Нет, ты издеваешься надо мной? – поняла Катя.

– Я серьезен как никогда, – заверил ее Герман.

– Тебе мало красивых женщин, мало актрис, с которыми ты общаешься? Тебя потянуло на экзотику?! – почти в отчаянии выкрикнула она.

– Зачем ты так? Но я не буду обращать внимания на твои реплики. Я знаю твою жизнь, в которой не было места нежности и любви, поэтому я буду очень терпелив и настойчив. А насчет актрис ничего мне не говори. Я не скрываю, что имею богатый опыт общения с женщинами, но… я впервые почувствовал, что могу остановиться, понимаешь? Я неделю, что провел в больнице, вспоминал не роскошных женщин, с которыми встречался, а разговоры Ивана Федоровича с тобой. Я тогда был счастлив, от тебя веяло заботой и пониманием. Я бы хотел возвращаться домой, где меня ждала бы такая женщина. Ты – редкий человек, Катя. Я считаю, что мне выпал уникальный шанс познакомиться с такой женщиной, как ты, и я не упущу его.

– Я не верю, – прошептала Катя.

– Дай мне шанс доказать.

– Я не хочу, ты губишь меня, Герман. Если я тебе нравлюсь по-настоящему, то оставь меня в покое! Мы разные люди и не можем быть вместе.

– Я бы только с тобой пошел в разведку, – сказал Герман.

– А ты спросил меня, хочу ли я идти в разведку?

– Не отталкивай меня, – умоляюще посмотрел на нее Герман.

– Я не создана для этого. У меня много пациентов, Герман, прошу тебя.

– Во сколько ты заканчиваешь?

– Герман, не надо…

– Я не уйду, тебе придется вызвать охрану.

– В два часа дня, – обреченно сказала Катя.

– Я буду ждать. – Герман поцеловал ей руку и вышел из кабинета.

Кате стоило больших усилий, чтобы собраться после его визита и продолжить прием.

В два часа она вышла из поликлиники с большой надеждой, что не увидит Германа, но ее надежды не оправдались. Герман стоял у ее собственной машины.

– Я уже не ожидала ее увидеть, – подошла к ней Катя.

– А я не знал, как вернуть. Иван Федорович пообещал сделать для тебя это, но он же и выгнал из дома. И сейчас я возвращаю тебе твой автомобиль.

– Спасибо… Сколько я должна? Много, наверное, потратили, выкупая его со штрафстоянки?

– Денег не потребовалось, успокойся! Только мои связи… Меня любит наша милиция!

– Спасибо, – еще раз поблагодарила Катя.

– Посмотри, у тебя там есть кое-какие новшества, – сказал Герман, – вот эта ручка, имитирующая ручное управление. Знаю, знаю, ты не хотела, но это всего лишь имитация, чтобы к тебе больше не приставали. А так езди, как привыкла. Кроме того, ее подремонтировали, поменяли некоторые детали, колеса, а то резина совсем лысая была. Обещали, что год ты точно не будешь иметь никаких проблем.

– Но я не могу…

– Катя, прекрати! Ты спасла нам жизнь, и это твоя машина.

– Ну, хорошо, твоя взяла. Без машины я не могу, она мне действительно нужна, – сдалась Катя, – а вот ты нет! Держись от меня подальше! Меньше всего я хотела бы встречаться с актером! Прощай, Герман! – Она села за руль и вдавила педаль газа.

Катя приехала к Кристине домой, чтобы узнать, что произошло с подругой – она даже к телефону не подходила.

– Знаешь, я немного приболела, – сказала Тина, открывшая ей дверь в коротком халатике в мелкий, восточного мотива рисунок. – Раньше времени разделась по-летнему, вот и получила, сама виновата.

– Да ты пьяна? – заметила Катя.

– Я лечусь глинтвейном, присоединяйся, – мотнула головой Тина и продефилировала на кухню.

– Тина, что происходит? Не обманывай меня, что ты просто лечишься. Ты переживаешь смерть Казимира Натановича? Хороший был человек, хоть я его и видела всего один раз, но ты не должна так горевать…

– Знаешь, Катя, я открыла в себе одну вещь – я жуткая эгоистка. Смерть Казимира меня потрясла, не скрою, но я думала и о своей шкуре, и, как оказалось, не зря. Меня отчислили за неуспеваемость, как только не стало человека, который заступался за меня, – сказала Тина, зачерпывая поварешкой красную жидкость из кастрюли, в которой плавали нарезанные фрукты и гвоздика.

– Как жалко, но все равно ты – великолепная художница, – ответила Катя.

– Спасибо… А как у тебя на любовном фронте, хотя можешь не говорить, и так видно, что паршиво. Ходишь как в воду опущенная.

– На моей могиле напишут: «Не сумевшая поверить в любовь», – сказала Катя.