Наталья Александрова - Небо в шоколаде

– Таня, разрешите вам представить мою… – неуверенно начал Леня.

– Твоего компаньона и помощника, – сказала Лола.

Женщины несколько мгновений пристально разглядывали друг друга. Татьяна молчала, оценивая соперницу. В том, что Лола – ее соперница, она не сомневалась. Быстро прокатав в уме ситуацию, она поняла, что Лолу так просто не сбросишь со счетов, и решила пока что присмотреться к ней получше.

– Очень приятно познакомиться, – она улыбнулась одними губами.

– Милые дамы, прошу скорее в машину! – нарушил Леня затянувшееся молчание.

– Едем ко мне! – предложила Елизавета Константиновна. – Очень хочется побыстрее разгадать загадку монет!

Елизавета Константиновна убрала со стола вышитую скатерть, освободив место. Маркиз положил на стол старую тетрадь в коленкоровом переплете и раскрыл ее на первой странице.

Ровные округлые буквы с сильным наклоном бежали по странице, как солдаты наступающей армии по полю боя. Фиолетовые чернила немного выцвели за девяносто лет, но читались все еще достаточно легко. Маркиз представил, как профессор Ильин-Остроградский делал записи в этом дневнике вечером, в походной палатке, после трудного дня, полного лишений и опасностей, при свете подвесной керосиновой лампы, в стекло которой бились ночные бабочки и диковинные африканские насекомые…

«…Итак, для меня сделалось очевидным, что мечта моей жизни неосуществима. Легче оказалось склонить могущественного абиссинского владыку к союзу с Российской империей, чем преодолеть бесконечные препоны столичной бюрократии. Полученное вчера сообщение из столицы окончательно лишило меня надежды. Петербургские чиновники – вот самая страшная болезнь России! Сотни людей на всех концах земли трудятся, проливают кровь, проводят жизнь свою среди диких, далеких от цивилизации народов во славу своего Отечества, а эти столичные хлыщи пользуются результатами чужого труда и не стесняются вставлять палки в колеса прогресса! Сегодня схоронили мы молодого Арсеньева, замечательного человека, отличного археолога. Желтая лихорадка унесла эту яркую жизнь. Кажется, и у меня проявились первые признаки этой страшной болезни. А результаты нашего труда так ничтожны…»

На этом запись обрывалась, чтобы возобновиться чуть ниже:

«Я окончательно решил судьбу своей находки. Если раньше думал я пожертвовать все те ценности, что найдены мной в Мааббитской пустыне, на святое дело присоединения Абиссинии к Российской империи, то теперь, после известия из Петербурга, окончательно похоронившего мою мечту, я остановился на желании обеспечить судьбу своих дочерей. И без того уж бесконечными своими путешествиями в дальние страны лишил я их отеческой заботы и ласки, а Софьюшку – радостей семейного очага. Если мне не будет суждено возвратиться домой, какое горе причиню я любимым домочадцам! Вина моя перед семьей велика, и оправдывала меня только великая цель…»

Маркиз почувствовал рядом присутствие другого человека и, скосив глаза, увидел Елизавету Константиновну, через его плечо читавшую дневник. Глаза ее подозрительно блестели, старушка держала наготове кружевной платочек. Татьяна сидела по другую сторону стола и нетерпеливо поглядывала на Леню. Он вновь углубился в чтение.

«…В ближайшие дни я приму меры к сохранности своей находки. Человек, которому я намерен поручить ее, чрезвычайно надежен. Чтобы тайна моего последнего дара осталась в полной сохранности, я разделю ключ к нему на три части и каждую часть пошлю одной из дочерей. Только все вместе смогут они прочесть мое последнее письмо и получить отцовский подарок…»

Леня перевернул страницу. Те же бледно-фиолетовые строчки с сильным наклоном бежали по листу, но если раньше они складывались в печальные записи старого путешественника, то теперь буквы составляли бессмыслицу, ахинею, совершенно бессвязный текст. Леня не смог найти на странице ни одного понятного слова.

– Что это такое?! – удивленно воскликнула рядом с ним Елизавета Константиновна. – Неужели дедушка помешался перед смертью и записывал какой-то бред?

– Нет, вовсе нет, – успокоил ее Маркиз, – вы видите – почерк профессора не изменился, он по-прежнему четок и аккуратен. Если бы он писал эту абракадабру под влиянием болезни, рука его дрожала бы, буквы налезали бы друг на друга… Нет, Елизавета Константиновна: это – зашифрованное послание, и шифр не должен быть слишком сложным – ведь он адресовал письмо не своим ученым коллегам, а дочерям и был уверен, что они смогут его прочесть. А ключ к посланию – монеты, он прямо пишет об этом в дневнике! Причем использовать для расшифровки необходимо все три монеты – тем самым профессор хотел добиться дружеских отношений между своими дочерьми.

Леня выложил все три римские монеты на стол, рядом с дневником профессора. Вспомнив слова нумизмата, он выписал на отдельный листок римские цифры, выбитые после имени императора. Первая цифра на монете Елизаветы Константиновны была единицей, на монете Лоусона – двойкой, на монете Татьяны Ильиной – тройкой. В таком порядке Маркиз и расположил сами монеты и соответственно цифры, выбитые на них.

Следующая цифра на монете Елизаветы Константиновны была пятеркой, и Маркиз выписал на лист бумаги пятую букву зашифрованного текста, затем – одиннадцатую; и так далее, пока не закончились цифры на первой монете. После этого он перешел ко второй, затем – к третьей.

Через несколько минут на листе перед ним появились осмысленные слова:

«Найденный мной в Мааббитской пустыне клад я передал…»

Елизавета Константиновна в откровенном восторге наблюдала за расшифровкой. Лола смотрела на своего компаньона с тихим радостным одобрением. Лицо Татьяны тоже выражало интерес к происходящему, но куда более сдержанный и чисто практический.

Закончив перевод первого фрагмента текста, Леня вновь вернулся к первой монете и начал по тому же методу расшифровку второй строки.

Лист бумаги постепенно покрывался ровными строчками. Женщины, затаив дыхание, следили за происходящим у них на глазах таинством.

Наконец, Леня отложил карандаш и, обведя присутствующих выразительным взглядом (дольше всего этот взгляд задержался, как нетрудно догадаться, на бледном личике Татьяны), начал читать расшифрованный текст:

«…Найденный мной в Мааббитской пустыне клад я передал на хранение египетскому торговцу и банкиру Али-Ахмад ибн Салаху. Али-Ахмад – человек исключительно надежный, он ведет значительные дела с Его Величеством, императором Абиссинии, и пользуется его абсолютным доверием. Мы условились с Али-Ахмадом, что он отдаст сокровище моим наследникам по предъявлении всех трех монет. Сам Али-Ахмад, замечательно владеющий ювелирным делом, выбил на монетах шифр по моему рисунку и заверил меня, что и он, и любые его наследники, сколько бы лет ни прошло, отдадут клад предъявителям монет, стоит лишь тем появиться в его каирской конторе…»