Елена Колчак - Маргаритки для одинокой леди

— Что так?

— Да Надьку вовсе замучил, каждый раз доводит, — кивком головы она указала куда-то вправо. Продавщица с одного из соседних лотков, немного похожая на Галину Польских в молодости, сейчас и в самом деле выглядела не лучшим образом. Присев на ящик и сжавшись в комок, она пыталась справиться с собой, но ей это не особенно удавалось: вид у нее был такой, словно она сию минуту не то разрыдается, не то хлопнется в обморок.

«Индейская» тетушка, похоже, измучилась недостатком общения и жаждала поделиться информацией. Насколько можно было понять из ее сумбурного рассказа, сыр-бор разгорелся из-за квартиры. Была любовь и даже семья, а теперь этот экземпляр настаивает, чтобы «Надька» к маме уехала, а то, дескать, он работать не может. Причем настаивать предпочитает не вечером, дома, а днем, на рынке, доводя Надю своим занудством до истерики и отпугивая потенциальных покупателей. Я вспомнила, что не раз видела «экземпляр» возле бакалейного прилавка и даже слышала несколько страстных монологов на тему «отлично понимаешь важность моей работы, но из-за твоего патологического упрямства…»

— А Надя к матери не хочет?

— Вот еще! Квартира-то ее! — возмутилась «индианка». — От бабушки досталась. Стал бы он на ней жениться. Уче-еный… Кандидат! Развелось этих кандидатов, — она явно путала кандидата в депутаты с кандидатом наук.

История вырисовывалась достаточно банальная. Аспирант женился на молоденькой не то продавщице, не то студентке техникума, отчасти из-за квартиры и пресыщения прелестями существования в общежитии, отчасти, чтобы почувствовать себя благодетелем, этаким графом, снизошедшим до очаровательной пейзанки. Перемены в стране оставили «ученого» со степенью, но без работы и без денег, а продавщица продолжала его кормить и обстирывать. По причине свойственных русским женщинам долготерпения и жалости. Хоть и бывший, а все-таки муж.

— А его выселить никак нельзя? — поинтересовалась я.

— Как же, выселишь его! Надька развода два года добивалась, уперся, баран, и ни с места. А сейчас у Надьки мужик появился, ей этот хмырь совсем поперек.

Неясным оставалось только одно: почему охранники давным-давно не начистили бывшему мужу физиономию и не объяснили, что трепать нервы женщине, даже своей бывшей жене, нехорошо. Насколько я успела заметить, обращались они с «бывшим» очень даже вежливо. Ларчик, однако, открывался просто:

— Так это не наша охрана, у нас нету. Эти вон оттуда, — и она махнула рукой в сторону здания банка в полуквартале от рынка. — Нажалуется, могут и вылететь. А там знаешь, как платят? Это уж они по дружбе, Надьку жалко. Они уж не в первый раз его выносят. Он тогда обижается и дня два не приходит, а то и четыре, если повезет. Такой важный прыщ, а его посмели тронуть! А Надька, дура, сама плачет, а сама его еще и жалеет. Вроде он чего-то изобрел, а она ему мешает. И здоровье у него слабенькое, и давление, и все на свете. Здоровье! На нем пахать можно, а он — слабенький. Жарко было, так он на рынок и носа не казал, дома отлеживался. Надька только и отдохнула. А теперь нате… — тетка махнула рукой и занялась очередным любителем арбузов.

«Отдохнула» по отношению к стоградусной — если по Фаренгейту — жаре звучало поистине свежо. Вспоминался анекдот про несчастного мужика с тяжелой работой и большой семьей, которому рабби посоветовал купить ботинки на два размера меньше. Мужик послушался, и… стало ему счастье: возвращается он вечером со своей… м-м… работы домой, где любящие родственники и прочие радости… снимает ботинки — и в полной нирване.

В общем, весь город — а особенно врачи на «скорой» — счастлив прекращением жары, а вышеупомянутой Наде — все наоборот.

У кого — щи без мяса, у кого — жемчуг мелок, сообщает народная мудрость о принципиальных различиях в источниках жизненной неудовлетворенности…

В самом деле — необычайное для августа пекло, плавившее асфальт и мозги, после двух основательных ливней наконец-то сменилось более подходящей для жизни температурой. О вкусах, конечно, не спорят, но как только термометры прекратили изображать из себя наследников Хергиани и «спустились с гор в долины», атмосфера в городе сразу потеряла свою накаленность — и не только в буквальном смысле слова.

Даже скандалы в автобусах стали возникать значительно реже и с гораздо меньшей интенсивностью, нежели в жару. Вдохновенные в своей вечной бдительности бабушки вновь заняли свои посты на лавочках и со свежими силами кинулись в обсуждение проблем политики, финансов и преемственности поколений. Городские собаки перестали изображать из себя дохлые коврики и занялись какими-то своими важными делами.

А на рынках как-то вдруг появилась кукуруза.

Подходя к дому с полудюжиной початков в охапке — это не считая пакета с арбузом-рекордсменом — я едва не споткнулась о Джека-Бобика-Полкана, которого угораздило усесться прямо на тропинке. Обошла его аккуратненько, сделала два шага — он сделал то же самое и вновь уселся передо мной, слегка склонив голову набок и вежливо улыбаясь.

Так, собака, чего тебе надо? Нету у меня колбасы, не-ту! И ничего такого из собачьей еды тоже нет. Ничего мясного, рыбного или хотя бы молочного. Ясно?

Бобик, судя по всему, соглашаться со мной не собирался. Чтобы не заводить бессмысленных споров, я дала ему обнюхать сумку, пакет с арбузом и кукурузу. Ну что, убедился? Джек убедился. Сумку и пакет он проигнорировал, а кукурузу лизнул и снова уселся в позе ожидания.

О-ля-ля! Да вы гурман, друг мой! Бобик не возражал. Гурман так гурман, главное, кукурузой угостите. Ну, что с тобой делать? Пришлось изобразить из себя общество защиты животных и пожертвовать лакомке початок. Прямо в листьях. Едва я собралась их ободрать, Джек понял, что уговорил, угощают, протянул лапу, тронул «подарок» и потянул к себе — мол, отдай, не трудись, я сам почищу. И ведь почистил. Может, не быстрее, чем это получилось бы у меня, но сам! При этом самые зеленые листья пес мгновенно сжевал — видели вы такое?

Ел он картинно: поворачивал початок лапой и аккуратно выкусывал зерна, помахивая слегка хвостом и весело поглядывая на меня — может, добавки дадут. Две бабули, оккупировавшие лавочку у моего подъезда, — вернее было сказать нашего, поскольку жили они там же — соскучившись в обсуждении особенностей современной молодежи вообще, радостно переключились на подвернувшийся конкретный пример.

— И ходют, и ходют. Людям есть нечего, а она собачню бродячую прикармливает, — толстая и, по виду судя, добродушная бабуля на самом деле относилась к тому разряду людей, про которых сочинили поговорку «на языке мед, под языком яд». По-моему, именно такой была пушкинская «сватья баба Бабариха». Иначе чего бы она молодую царицу преследовала. Ткачиха с поварихой, ясное дело, обиделись, что царь-батюшка их не выбрал. А Бабариха чего взъелась? Исключительно по вредности характера, слегка прикрытой сладенькой такой умильностью — ах, изумруд мой яхонтовый, и все такое.