Елена Колчак - Маргаритки для одинокой леди

— Это выглядит более перспективно. Только если не на Запад, а за кого-то из наших преуспевающих, тогда черта с два найдем. Еще чего надумала?

— Еще? Пожалуйста. Фантазия на тему материнской любви. Одинокая, поздно родившая дама, сынулечка — один свет в окошке. А тут какая-то вертихвостка, мальчик из-за нее подрался, может, убийство по неосторожности или непредумышленное, сел, вот она теперь за ненаглядного и мстит.

— Ну, это по архивам несложно проверить. Сын одинокой матери, судимый за неосторожное или за нанесение особо тяжких…

— Или распространение наркотиков, не обязательно драка. Главное, чтобы могла быть замешана девица. Не обязательно на самом деле, но чтобы возможность такая была. И еще… Психологически это может быть еще подросток, сдвинутый на учебе и духовном самосовершенствовании и убивающий таким образом беса в себе самом… Но как проверять эту версию — я не представляю.

— Да… — Ильин глянул на меня вроде бы как даже с уважением. — В какой форме мадам предпочитает получить гонорар за консультацию?

— В форме бифштекса, сэ-эр! Да ну тебя, издеваешься над больным человеком!

— Знаешь, Маргарита Львовна, — взгляд Никиты выражал не то жалость, не то восхищение, не то сочувствие. — Может, это у тебя от температуры, но я, правда, не понимаю, как с такими мозгами ты ухитряешься быть иногда такой глупой…

И ушел, представляете? Ничего больше не объяснил, научил обращаться с новым замком, помахал ручкой — и адью! Что он имел в виду?

На одном из балконов подвывала собака. Ночные звуки обманчивы: вначале собачка выводила свои рулады где-то во дворе, но стоило прислушаться, и источник звука неким волшебным образом переместился вверх. Потом опять во двор. И снова вверх. С пропеллером она, что ли? Карлсон собачьего племени.

Все-таки собачка выла на одном из балконов. На один-два этажа выше моего. Или в одной из соседних квартир. Или — крайний случай — в одном из соседних домов. Тихонько так выла, но очень проникновенно. Должно быть, маленькая собачка, что-то вроде спаниеля. Но, быть может, громкость собачьего пения и впрямь сильно зависит от лунных фаз, достигая максимума в полнолуние? Нынешний вой был так себе, вполголоса. Поднявшись на мгновение до почти волчьих фиоритур, он тут же превращался в поскуливание, которое, однако, доставало еще сильнее. Поработаешь тут, как же! Попробуйте как-нибудь сосредоточиться, когда за стенкой плачет ребенок. Очень затруднительно.

Наутро привычные радости жизни напрочь вытеснили из сознания самые микроскопические воспоминания о несчастной вчерашней собачке. Какое там! За неделю борьбы с простудой дела накопились в количестве, близком к обвальному. Еще чуть-чуть — и хлынут лавиной, накрывая все, что попадется по дороге. Погибать под обвалом что-то не хотелось, пришлось разгребать. Тут уж не до всяких неясных обстоятельств. Если в течение часа надо ухитриться попасть в три даже географически разных места, да не просто попасть, а еще и побеседовать с людьми и порешать всяко-разные нужные вопросы… Поневоле начнешь вспоминать всех героев мирового фольклора, умевших существовать в нескольких лицах или на крайний случай обладавших сапогами-скороходами. В общем, не умеешь раздваиваться — остается расстраиваться.

Впрочем, расстраиваться всерьез я начала только после обеда, когда узнала, что вчера вечером «жемчужный» список пополнился новой жертвой. На этот раз девушка была не просто с нашего «островка», а из моего подъезда. Хуже того, я знала ее лично: Марина Геллер несколько раз приносила в редакцию «Городской газеты» заметки о танцевальных конкурсах. Говорят, у балетных ум в ногах, но к ней это не относилось абсолютно. Прочитав хотя бы килограмм «самотека» и пообщавшись с авторами, убеждаешься: способность человека мыслить явственно отражается в том, как он излагает свои соображения на бумаге. С этим можно спорить, это невозможно доказать, но, поверьте, это так и есть.

Материалы Марины, пусть крошечные и довольно наивные, практически не нуждались в редакторской правке. Слова бежали друг за другом легко и изящно, так, должно быть, постукивают пуанты, отмечая рисунок танца. Правда, я никогда не видела, как она танцует. Черт! И уже не увижу! Тоненькая такая, беленькая… Была.

Я надеялась, что через некоторое время эмоции в конце концов улягутся и можно будет более-менее спокойно поразмыслить — как и что. Но не тут-то было. Прошло несколько дней, а злость продолжала бурлить так, что мешала соображать. Хотя я и пыталась. Честно, пыталась. Если убийца, как можно было предположить по создаваемым декорациям, карал женский пол за фальшивость, продажность и потерю чистоты… назовем это так… он никогда бы не коснулся этой девочки. Я же видела у Ильина фотографии предыдущих жертв. Они выглядели… ну, не чересчур, но достаточно откровенно. Так выглядит летом большинство девушек в городе. Марина в этот образ несколько не вписывалась. А уж представить ее в черном кружевном чулке на одну ногу — это было и вовсе выше моих сил.

Наивно все это, Ритуля, ты сейчас глядишь со своей колокольни, не с его. У убийцы, будь он маньяк, будь он психически нормален — у него своя логика. Никто ничего не совершает просто так. Любой поступок должен приносить «автору» какое-то удовлетворение — материальное или эмоциональное, неважно. Не бывает безмотивных действий.

Дьявольщина! Пока это не касалось меня, мозги работали лучше. А теперь одним махом ситуация из жуткой, но довольно-таки абстрактной, превратилась в личную. Вот бы дотянуться до этого мерзавца — он получит то же самое, что и его жертвы. Или она?

Знаешь, Риточка, сообщил проснувшийся вдруг внутренний голос, твоя самонадеянность просто прелестна. Убийцу ищут профессионалы. Не тебе чета. У них методы и все такое. Посыплют каким-нибудь порошком, пустят собак, агентуру напрягут. Не думаешь ли ты, что сможешь перебрать стог в поисках иголки быстрее, чем это сделают они? Да у тебя элементарно терпения на такое не хватит. Ну, — возражала я сама себе, — это может зависеть от того, кто с какой стороны ищет, разве нет? Взять себя в руки и попробовать пошевелить мозгами, во всяком случае, можно.

После часового «шевеления» мозги перемешивались так, что извилины начинали напоминать индейское узелковое письмо — кипу называется. Может, индейцы его и читают, но я-то не индеец и даже не индейка. Более того, я даже не индюк, ибо в отличие от этой птички сперва попадаю в суп, потом начинаю думать. И далеко не всегда успешно. Вот как сейчас. Кому могло понадобиться убить эту девочку?!!