Юлия Соколовская - Вакханалия

Никого. Облепиховая пуста. У Зойки на окнах занавески не шевелятся. Участок фрау Розенфельд заслоняет желтая листва рябин с россыпями ягод. «Дом с привидениями» — за Зойкиным пустырем, от места моего стояния виден лишь наполовину разобранный сарай…

Страх не отпускал, напротив, обнаружив отсутствие наблюдателя, я совсем перетрусила. Не могла я нафантазировать этот взгляд, он давил на меня как физическая сила!.. Я стояла минут пять не дыша, бороздя глазами округу. В голове замерцал интересный вопрос: а не влупила ли я в собственные ворота?..

Напряжение отпустило так же внезапно. Тело расслабилось, обмякло, затем медленно двинулось по Облепиховой, совершенно не сверяя свои действия с поступающими из мозга командами.

У родной бледно-зеленой калитки я остановилась. Визитеров не было: тонкая шелковая ниточка между крючком и штакетиной продолжала висеть.

— Так, девушка, ты начинаешь шизовать… — пробормотала я, толкая калитку.

Остаток дня прошел без эксцессов. Я опять заперлась в мансарде. Найденный в траве газовый баллончик занял центральное место на столе. Но успокоение не наступило. Я курила, дула кофе, опять курила… Несколько раз открывала и закрывала форточку. Подолгу стояла у окна, любуясь пейзажами. Дважды ловила пронзительные взгляды мадам Розенфельд, которая очень быстро вычислила мою диспозицию и продолжила свою обычную шпионскую деятельность (заняться человеку нечем). На проседающей, заросшей бурьяном крыше «Дома с привидениями» кучковались вороны. Сидели, нахохлясь, недобро помалкивая, и ничего не делали. Интересно, это к чему?

С территории доктора Грецкого доносились бородатые хиты. Каждый хит — на полтона тише. Последний — заезженный «Трубач» с Моисеевым — звучал еле слышно: видно, процесс предварительных охаживаний успешно завершался — наступал главный хит.

Появился затылок Ромки Красноперова. Он шел по Облепиховой — хохол на голове подпрыгивал — мимо моего дома. Вернее, он его уже прошел и в данный момент поравнялся с «Домом с привидениями». Замедлил ход, внимательно вглядываясь в разлагающееся строение. Потом вдруг резко обернулся и задрал голову. Я успела отпрыгнуть, но штора качнулась — он не мог не заметить. Блин! Опять этот идиотский страх — точно пресс прижал к полу… Кого испугалась-то? Я заставила себя подняться, чертыхаясь и позоря трусливую душонку. Трепетно отогнула шторину. Слава богу, красно-желтая курточка уже исчезала за сооружениями убогой Розенфельд… Куда он намылился? К Зойке? А за каким бесом, спрашивается?

Спустя пятнадцать минут он припилил обратно — сам не свой от задумчивости. А еще по истечении получаса возникла Магдалина Ивановна. Груженная тележкой и капустой в авоське. Слава создателю, хоть эта отваливает. Заперлась на все свои замки, урожай на корню замаскировала, растяжек понаставила… И на меня напоследок порчу навела.

Я немного отодвинулась — противно… Подошла к другому окну и стала ожидать появления ее затылка. Лицезреть уходящую Магдалину Ивановну — это такой елей… Правда, тащилась она сегодня как-то медленно. Показалась в зоне видимости с запозданием, еще остановилась, подергала «молнию» на своей передвижной авоське, побурчала что-то под нос.

Хватит. В четыре часа пополудни с первыми дождевыми каплями я нырнула в кровать. Довольно уж себя терзать. Скоро стану мнительной, как Зойка…

В семь вечера я вскочила, побродила по саду с зонтом — ливень стих, но моросило густо и настойчиво. Начинало темнеть. Над крышей Постоялова вился сизый дымок — Борис Аркадьевич кочегарил печку. Похоже, он собирался оставаться на ночь — это неплохо. Хотя и странно. Если не путаюсь в датах, завтра у нас восьмое число — понедельник. И камин у него маленький.

Капусту на Сергия рубить будет?

Остальные уезжали. Доктор Грецкий заботливо усадил в машину утомленного близостью любовничка, дал кругаля вокруг капота и бодро рванул на Лесную улицу. За ним засобирались малосимпатичные соседи по диагонали. Вернуть мангал они, конечно, посчитали нецелесообразным. Юбилярка истошно орала на своего верблюда, шотландка Несси благоразумно помалкивала, а несчастный верблюд лихорадочно вертел баранку раздолбанной «Нивы», пытаясь выбраться из грязи, которую сам же создал.

Темнело стремительно. В туалет пришлось идти с фонариком. О принятии «термы» и речи не шло. Все, решила я, до рассвета из дома ни ногой. Поставила под дверь ведро, обложилась сигаретами, кофе и с головой ушла в работу, гоня прочь провокации из подсознания.

Но пер непроходимый «картон». Человечными получались только милиционеры — для создания их образа не обязательно любомудрие. Жертвы не выходили. А ведь они живые люди (до определенной страницы) — их мир необъятен и у каждого свой. А я лепила из них каких-то фаталистических придурков, вполне созревших к отбытию на тот свет… Маньяк, вопреки звериной ночи и здравому рассудку, становится добрым и ручным. О таком сюжетном «ходце» мы с редактором не договаривались. По задумке убийца «всех времен и народов» — супермодный, востребованный, обаятельный поп-певец с демократичными замашками. Кровавые убийства совершаются по окончании концертов — восторженных поклонников с билетами в карманах находят в самых изуверских позах. Поп-символ уезжает с тусняков на потрепанном «ауди» — игнорируя охрану. Когда толпа фанатов остается позади, он загоняет развалюху в попутный дворик, меняет прикид, парик, тачку — и начинается охота, доставляющая ему море удовольствия. Ему обязательно нужно убивать — для тонуса. Иначе он не сможет выступать, а значит, лишится обвальной популярности, что для молодого, честолюбивого организма смерть. Милиция прекрасно понимает, что убийства напрямую связаны с концертами, но идет по ложному следу, а отменить выступления не имеет власти: в деле замешана мафия, получающая от бархатистого вокала крепкий барыш. Спасет оставшихся в живых поклонников от притязаний их божка, естественно, женщина (то бишь я) — старший следователь прокуратуры, умеющая думать всеми местами, в отличие от мужчин, которые думают только… Полная абракадабра, одним словом.

Я уничтожала написанное страницами (компьютер тоже краснеет), забивала пробелы новыми, опять уничтожала, курила без меры, пила кофе смертельными дозами… И к полуночи наконец стало вызревать стоящее — так мне казалось. Сюжет смертоубийства обретал ясность, персонажи — характеры. Диалоги будущих жертв вплетались в канву, и даже психологический портрет маньяка не вызывал недоуменных «авторских» ворчаний…

А потом я услышала диалог. Обрывки слов, пробивающиеся сквозь дождь и порывы ветра. Голоса — мужской и женский… Диалог не вписывался в канву, он мешал, он был чужеродным образованием — ненужным и досадным; вроде тромба на ноге жены Постоялова… Я пыталась избавиться от него, стряхнуть, как лапшу с ушей — он был бессмыслен, но не получалось. Кончилось тем, что я съежилась от холода, бросила взгляд на открытую форточку — и очнулась! Голоса родились не в моем воображении…