Михаил Башкиров - Злой ГЕНий, или Сперматозоиды штурмуют…

– Да, тот самый кулинар-кондитер, с замашками профессионального изувера.

– Детали, подробности?

– Она помнит лишь, как он приближался, и больше ничего.

– Ну хоть какие-то зацепки.

– Да, в темноте она разобрала только его не совсем естественный размер.

– В каком смысле?

– Гигантский рост и неимоверная полнота. Особенно ее поразил белый поварский колпак на фоне черного неба и вилка с ложкой.

– Как у трупа, насаженного на сук?

– Да.

– Где изнасиловали Вампиранью?

– Она говорит, в саду.

– В чьем?

– Она не знает.

– И зачем ее ночью понесло в чужой сад?

– Она не помнит.

– Плохо.

– Да, Вампиранья не назвала ни одного имени, кроме Повара.

– Алексей Николаевич, а вдруг у несчастной крыша поехала?

– Сомнительно.

– Значит, о Поваре сообщил кто-то еще.

– Денис, ты бы поверил в возвращение маньяка?

– Алексей Николаевич, а за последние три года по стране не зафиксировано преступления с почерком кондитера?

– Нет.

– А может, на сук насадили не Повара? Брата-близнеца или двойника.

– Исключено. Тем более что вернулся не сам Повар, а как бы его увеличенная копия.

– Такого прецедента в истории криминалистики я что-то не припомню.

– Тогда берем показания Вампираньи за рабочую гипотезу.

– Повар с потусторонним стажем в качестве главного садоградского оплодотворителя! Чистая шиза.

Но генерал, видно, устал от невменяемой Вампираньи, от меня, оккультно и мистически непробиваемого, и от инфернального Повара.

Шеф просто врубил колонки.

– Приказы не обсуждаются!

Шеф добавил громкости.

– Приказы не обсуждаются.

– Приказы не обсуждаются!

Мне стало жалко барабанные перепонки гаранта Конституции, но, разумеется, и свои.

Генерал не возражал, когда я вернулся из иномарки в молочнокислый фургон, вернулся, напевая:

– Присяга превыше всего!

– Присяга превыше всего!

– Присяга превыше всего!

В аэропорт на банановый рейс я успел.

Конечно, предпочтительней был бы обыкновенный купейный вариант.

Отоспаться как следует.

Попить вдоволь пивка.

Окунуться в пассажирские чаянья и проблемы.

Потискать дородных проводниц.

Освежить запас анекдотов.

Порезаться в подкидного дурака с погонами.

Снова ощутить себя истинным россиянином.

Но мне достался большегрузный лайнер, набитый бананами.

В отличие от яблок, бананы я трескал за обе щеки.

Наверное, мои пращуры произошли от обезьян, подсевших на бананы всем первобытным коллективом.

На банановый рейс меня провел за хорошую взятку тип в плаще без знаков различия, но в летчицкой гражданской фуражке.

Я бывалым путешественником разместился среди ящиков, упакованных в тусклую мутную пленку.

Угрюмый экспедитор, измученный круглогодичными тропическими дарами, сунул мне на колени связку ярко-желтых бананов.

Наверное, это заменяло бортовое питание.

Вязковатые, рыхлые, приятного аромата и отменного вкуса плоды определенно происходили из прошлого груза.

Незамедлительно занявшись делом, более привычным орангутангу, чем левому пассажиру, я приступил к жевательному медитированию.

Надеюсь, мое псевдообезьянье чавканье не смутило ни Президента, ни генерала.

Четырехсопловая махина порулила на старт.

Банан.

Натужно разогналась.

Банан.

Взмыла.

Банан.

Легла на курс.

Еще банан.

На шесть долгих-предолгих часов я превратился в пленника бананонесущего чрева.

Банан.

В заложника человеческого фактора.

Банан.

В игрока, испытывающего фортуну на черноящичной рулетке.

Откажет – не откажет.

Дотянет – не дотянет.

Сядет – не сядет.

Еще банан.

Впрочем, я прибег к неоднократно проверенному средству, когда-то подсказанному Леонидычем, моим первым командиром, загнувшимся в позапрошлом високосном году от цирроза печени.

В полетном состоянии надо думать исключительно о бабах, которых поимел. Смаковать малейшие подробности – от загрубевшего соска до упругого клитора. Пофазно разбирать сношения. Анализировать этапы совокуплений. Думать только о бабах, и не в коем случае не о любви, особенно неразделенной, только о бабах…

Банан.

Нет, хорошо, что фотоаппарат не передает в Кремль мои трусовато-панические мысли.

Банан.

Мигнуло аварийное освещение.

Банан.

Самолет накренился.

Потемневшие скукожившиеся шкурки дружно и повально дублировали каждый лайнерный маневр.

Смена эшелона.

Банан.

Грозовой фронт.

Банан.

Сильный боковой ветер.

Я съел последний банан.

Самолет пробивался через ночь к рассвету.

Я посмотрел на часы и перевел стрелки на пять часов вперед.

Жизнь укоротилась на триста минут.

Аэропорт я покинул не совсем обычным способом.

Экспедитор провел меня через технический лабиринт к бетонному забору, вернее, к замаскированной досками узкой дырине.

Не прощаясь и не сказав даже спасибо за спасительные бананы, я протиснулся в дыру.

За мной сомкнулись доски.

Не знаю, успел ли фотоаппарат просигнализировать в Кремль о нарушении всех правил аэропортовской бдительности…

По крайней мере, я не тратил кадры на провинциальную ограду с избытком колючей проволоки, но с вполне комфортной прорехой.

Кажется, что-то прошлось по левой брючине…

Но было не до экипировочных потерь.

Прямо за дырой в заборе меня ждал неприметный кисло-молочный фургон, той же марки, что и столичный.

Водила оказался таким же молчаливым, как и его московский коллега.

Фургон, преодолевая тряскость грунтовки, выбрался на асфальтированную трассу и помчался в сторону флагмана продуктовой безопасности.

Значит, прибудем в район Садограда, и я вылезу еще до моста, чтобы пообмяться в лесу и принять натуральный вид метеоритного поисковика.

Молчали всю дорогу.

При двойном обгоне.

При дурацком маневре колесного трактора.

При крутых поворотах.

При ожидании на железнодорожном переезде.

Молчали.

Даже когда прибыли в нужную точку.

Даже когда освобождали мочевые пузыри.

Водила – у переднего бампера.

Я – у заднего.

Северо-западный ветер срывал начинавшую потихоньку желтеть листву.

Кроны обменивались шифрованными мнениями о предстоящей слякотной осени и морозной зиме, а может быть, – о кремлевской операции «Ступор».

Я застегнул ширинку.

Нет, скорей всего, делились впечатлениями о прошедшем лете.

Водила, опередивший меня в застегивании ширинки, вытащил откуда-то пакет с сухим пайком.

– Хорошо-то как на природе…

Я постарался изобразить тонко чувствующего лирика.