Михаил Башкиров - Злой ГЕНий, или Сперматозоиды штурмуют…

– Док, мне выкидыш не грозит и преждевременные роды – тоже. И даже кесарево сечение.

– Денис, вы можете выслушать меня без истерики?

– Валяйте. Теперь все равно: фактор внезапности утрачен. Самсонов навострит лыжи.

– Да говорю же вам, не грешите на дантиста! Он просил, чтобы я передал вам два устных сообщения.

– Всего два?

– Ничего – их вам с лихвой хватит.

– О первом я и сам догадываюсь: Самсонов просит не считать его садоградским оплодотворителем.

– Верно.

– А второе – что я хреновый шахматист.

– Шахматист вы действительно авантюрно-эпилептоидного склада.

– Какого склада?

– Уточните диагноз у Нинели Осиповны.

Док теперь сыграл за черных.

Вздыбленный носорог бросился на курчавого ферзя.

– Самсонов просил обязательно сказать вам, что мой предшественник…

– Который утопленник?

– Да, мой предшественник входил в секту, организованную Самсоновым с первых дней воцарения импотенции.

– И что мне это дает?

Я задал вопрос себе, доку и фотоаппарату.

Может быть, гарант Конституции ответил бы первым, но Кремль далековато расположен от коттеджа Олега Иннокентьевича Расмуса.

За президента любезно ответил док:

– Интуиция и долгая акушерская практика наталкивает на мысль, что это напрямую связано с пропавшим дневником.

– Док, я болван.

– Не всегда.

– Нет, полный болван.

– Я думаю, Денис, вам надо поторапливаться.

– Олег Иннокентьевич, ради всего святого, дайте мне фонарик.

– Хоть два.

Главврач принес пару отличных мощных фонарей с идеальными отражателями.

– Африканская привычка держать запасной свет дома.

Нет, не поменяет док идольные шахматы на псевдорусские, ни за что не поменяет.

– Олег Иннокентьевич, а вы подарите кремлевские фигуры Самсонову!

– Прекрасная идея.

– Только после того, как я найду дневник…

Я обследовал всю пещеру – безрезультатно.

Я клял медицинскими терминами и дока, и Самсонова.

Так лажануться на ровном месте…

На акулий зуб не поддался.

Список Клуба Веселых Арбалетчиков проигнорировал.

Яблоки, пронзенные стрелами, почти не заметил.

А вот на дневник попался.

Сейчас Самсонов получает кайф от того, что провел глупую и никчемную ищейку.

Но я не мог вернуться к генералу с пустыми руками.

Не мог.

А вдруг Самсонов реально захотел помочь…

Вдруг он кровно заинтересован в том, чтобы перевести стрелки на монстра.

В прямом и переносном смысле – кровно…

И я нашел дневник утопленника.

Прикинув, что сектанты пробовали разные точки для отправления ритуала, я тщательно проверил тропу от пещеры Смерти до муравейника.

Тревожил валежины.

Проверял на закладку пни.

Методично переворачивал каменюги.

И вот под замшелым валуном я обнаружил тетрадь – надежно упакованную в прозрачную водонепроницаемую пленку.

На упаковке сохранились мазки крови.

Видно, утопленник прятал дневник сразу после жертвоприношения.

Пролистать толстую тетрадь до последней заполненной страницы хватило минуты.

В сумеречной закатной агонии утомленного за день светила.

Под заунывный писк одинокого комара.

Я узрел имя, отчество и фамилию монстра.

Конечно, я знал эту хитроумную тварь.

Знал!

Знал!

Знал!

И при том – с самого первого дня садоградской эпопеи.

А дальше трудночитаемым врачебным почерком, более мелким, чем у дока, – перечисление ученых степеней, прошлых должностей и званий монстра.

С развернутой библиографией его трудов.

Несомненно – гений своего направления.

Конечно, Зинаида упомянула среди гостей монстра, и я бы вычислил гада и сам, и еще до ночи.

Но вопрос, как он все это проделывает, так и остался открытым.

Значит, лишь откровенный разговор, и желательно наедине, может дать ответ.

Я читал и перечитывал откровения утопленника.

Док оказался прав: монстр навещал первые образцы своего оплодотворения.

Спасибо, Олег Иннокентьевич Расмус.

Спасибо, дантист Самсонов.

Спасибо, Нинель Осиповна.

Спасибо, Зинаида.

Спасибо, товарищ генерал.

Спасибо, господин президент.

За терпение и выдержку.

За то, что не прикрыли вялотекущую операцию «Ступор».

За то, что не отозвали из Садограда.

За то, что не выперли из кремлевской сотни.

Всем спасибо.

Для страховки я раз тридцать, не меньше, зафиксировал фотоаппаратом неопровержимую улику и отправил в Кремль.

Теперь осталось предъявить дневник генералу и разделить с Алексеем Николаевичем лавры.

Шеф должен участвовать в последней решающей засаде.

Должен…

Я насиловал велосипед по полной.

И повторял, повторял, повторял.

Не имя гения, и не фамилию, и не отчество.

А первую его специализацию.

И вдруг меня на резком повороте осенило.

Я отыскал решающее отличие племянника доцентши от меня, родимого.

– Не может быть! – проорал я. – Не может!

Генерал оказался прав: недомогание Севы и мое лошадиное здоровье дали ключ к непростой садоградской ахинее.

– Не может быть!

Мой недоуменный вопль терялся в попутных садах.

Но зато теперь все объяснялось разумно – и главное, научно.

Всеобщая импотенция.

Массовые беременности.

Демографический сдвиг.

Если я прав, то пусть теперь в коварном и умопомрачительном замысле монстра разбирается сам генерал и вся его экспертная рать.

Я же скромно постою в сторонке.

Гордиться-то в принципе нечем.

Имея на каждом шагу обязательную, и даже навязчивую подсказку, я кое-как дотумкал до цепи взаимодействий, вызывающих нужный эффект.

Но вот в чем основной смысл дерзкого замысла?

Обидно, что прямых улик встречалось чересчур многовато.

Именно подобное изобилие превратило массовые улики в обыкновенный фон.

Обидно, что разгадать эту научно-подлую комбинацию можно было сразу же по прибытии в Садоград.

Даже название городка указывало нужный азимут.

Нет, гениев надо уничтожать в колыбели.

И чем раньше, тем лучше.

Но как бы то ни было, я свое задание выполнил.

Везу генералу дневник.

Не кто-нибудь, а я – Денис Денисович Веркутин, не зря зачисленный в кремлевскую сотню под номером 92.

Не зря…

Жаль только, что Зинаиде вряд ли понравится мое свершение.

Впрочем, заслуженный орден и очередное звание вполне способны заменить любовь.

Даже такую странную.

Я выжал из дамского велосипедного чуда все, что мог.

Даже почти сломал правую педаль.

Но Алексея Николаевича в коттедже я не обнаружил.

Ни живого, ни мертвого.

Ни спящего, ни бодрствующего.

Ни веселого, ни грустного.

Смятый плед на библиотечном диване.