Ирина Павская - Мужчина-вамп

Все бы ничего, но только в расследовании я пока не продвинулась ни на шаг, хотя и накопила уже некоторые впечатления. Тот, кто меня, собственно, интригует, а именно хозяин огромной квартиры, появляется ненадолго. Скупо здоровается, не проявляя никакого интереса, проходит в кабинет, до которого еще не докатился вихрь великой квартирной перестройки, и снова уезжает. Иногда Людмиле Семеновне удается его накормить своими особыми пирогами — и только. Больше всего хозяйского внимания перепадает Джине. Алексей Михайлович балует ее маленькими собачьими подарками, подробно расспрашивает домработницу о состоянии здоровья своей любимицы и даже иногда гуляет с собакой во дворе. Его чувства мне очень понятны, если вспомнить, что собственные коты уже сели мне на шею, а я все терплю и радуюсь.

Иногда вдруг ни с того ни с сего приезжает шофер Подлубняка с поручением хозяина непременно погулять с Джиной или передает от него какой-нибудь специальный корм. Матвей, так же, как и его шеф, старательно держит дистанцию. Вероятно, мечтает втихаря тоже стать когда-нибудь богатым и влиятельным, а пока, как всякий недалекий человек, перенимает манеры своего кумира. Наверное, думает, что это приближает его к мечте. Манеры-то перенимает, но одинаковое поведение обусловлено разными причинами. Когда я исподтишка наблюдаю за Алексеем Михайловичем, то чувствую, что его неразговорчивость вызвана глубокими внутренними причинами. Словно что-то его грызет изнутри. А Матвей просто высокомерный и надменный красавчик. Хотя видно, что хозяину искренне предан. И вообще все обитатели квартиры, включая даже брутальных представителей рабочего класса, относятся к Алексею Михайловичу, на удивление, нежно и почтительно. Этот крупный властный человек распространяет вокруг себя некое удивительное, неотразимое обаяние. Джина просто голову теряет при его появлении: визжит, путается под ногами, не спуская с Подлубняка влюбленных глаз. Про домработницу и говорить нечего. Людмила Семеновна, кажется, голову готова сложить за своего хозяина. Ну просто няня Арина Родионовна!

— Беда, Симочка, — жалуется она сокрушенно, — совсем от дома отбился. Да и то сказать, кому понравится жить в такой разрухе. И зачем он затеял ремонт — ума не приложу. У нас и так все было красиво. Даже в кухне хрустальная люстра висела, — добавляет она горделиво. — А Рая пришла и давай: то ужасно, это ужасно.

Я улыбаюсь и закрываю глаза, пытаясь представить на кухне хрустальную люстру. Да, это круто! А Людмила Семеновна, ободренная моей улыбкой, продолжает возмущаться:

— Это Кира все первая начала. Ее идея. Конечно, сама, как только рабочие пришли, в деревню съехала, а Алексею Михайловичу каково… Ладно, прежде-то хоть тоже на даче отдыхал, а теперь и вовсе…

Женщина горестно вздыхает, и по ее румяным щекам привычно струятся прозрачные слезки.

Вообще-то разговоры о юной обитательнице дома, трагически погибшей летней ночью, Людмила Семеновна поддерживала неохотно. Думаю, все ее старомодное естество сопротивлялось необычным любовным отношениям, но критиковать хозяина она не могла. Поэтому домработница упорно называла Киру падчерицей Алексея Михайловича и, как только беседа переходила в опасную плоскость, сурово поджимала губы и умолкала.

Огромная квартира, раскинувшаяся на весь этаж, стала уже привычной и не впечатляла. Ничего интересного, кроме, пожалуй, спальни Киры. Мне до ужаса хотелось осторожно покопаться в ее вещах, особенно в бумагах. Но, во-первых, сделать это абсолютно невозможно, «верная Личарда» Людмила Семеновна всегда начеку, а во-вторых, кажется, и бумаг, как таковых, в спальне девушки не наблюдается. Во всяком случае визуально.

Глядя на бесконечную путаницу комнат и коридоров, я невольно вспоминала комнатку своего детства. Мы тогда жили с мамой в коммунальной квартире и занимали жилплощадь размером в пятнадцать квадратных метров. По сути дела, это была убогая клетушка. Но в памяти моей она осталась целым миром, огромным и необъятным. Наверное, особое детское восприятие. Каждый предмет незамысловатого интерьера был важным и самодостаточным. Шкаф — это шкаф, а кровать — это кровать. Они жили собственной жизнью, не сливаясь в единое пространство, а потому границы комнаты раздвигались беспредельно, словно космос. До подоконника я не доставала подбородком, а чтобы взглянуть на потолок, приходилось до боли в шее задирать голову.

Мне и сейчас нет-нет да и приснится та старая комнатушка. И с тем же самым ощущением свободы и простора, которого я больше никогда в своей жизни не испытывала.

— Сима, иди обедать! — заботливый голос Людмилы Семеновны прервал мои детские воспоминания.

— Спасибо, я еще не проголодалась.

— Иди, иди, уже все на столе.

Не получается у домработницы опекать своего хозяина, вот она и перекинулась на нового благодарного клиента. Не терпит никаких возражений и споров. Придется идти, чтобы сердобольная женщина не обиделась.

Ну вот, как всегда! Огромная суповая тарелка полна густого наваристого борща.

— Людмила Семеновна, миленькая, — взмолилась я, — мне столько не осилить!

— Да чего тут кушать! Два раза ложкой зачерпнула — и все. Посмотри, какая ты худенькая. Нужно поправляться.

Худоба и нездоровье для моей благодетельницы — синонимы. Я вздохнула и покорно взяла ложку. Глаза Людмилы Семеновны радостно засияли.

— Наш-то опять сегодня дома не ночевал, — поделилась она своими заботами, пододвигая ко мне поближе корзинку с толстыми ломтями белого хлеба. Надо было понимать, что Подлубняк теперь такой же «мой», как и Людмилы Семеновны.

— Может быть, у женщины остается?

Домработница вспылила, словно я сказала что-то неприличное про ее хозяина:

— Он, прости господи, не бомж какой-нибудь, чтобы по чужим квартирам болтаться. И не до женщин ему сейчас. Кира-то совсем недавно померла! — воскликнула она и тут же прикусила язык. — Одиноко ему, вот в клубе и пропадает. Сидит там до самого утра, а потом приедет, вздремнет часа два и снова на работу. Слушай, Сима, ты вот молодая, современная, объясни, и что там в этих клубах делают?

Я вспомнила, какую характеристику дал Валевич любимому заведению Подлубняка, и чуть не поперхнулась. Хотелось бы мне и самой знать, что там делает Алексей Михайлович.

— И часто он в клубе пропадает? — спросила я, разгребая ложкой суповую гущу.

— Ой, часто. Он и раньше ездил, еще при Кире. Она очень была недовольна, обижалась, плакала. Даже ссорились из-за этого несколько раз. Понятно! Алексей Михайлович один ездил, ее с собой не брал. А теперь уж и вовсе через день да каждый день. Сказать, чтобы пил, не могу. Приезжает не пьяный, так, с запахом слегка. Может, в карты играет? Игры — такая зараза! По своему зятю знаю. — Людмила Семеновна покачала головой и подперла щеку ладонью.