Кэрол Дуглас - Кошачье шоу

Мэтт наконец поднялся без каких-либо комментариев и дал сестре Серафине проводить его на горячее послеполуденное солнце, которое уже почти не обжигало кожу, — наступала осень.

Он совершал гранд-тур в дом пастора. Интерьер церкви Девы Марии Гваделупской был выполнен в старинном восточном стиле, отделан белой штукатуркой и пастельных цветов статуями святых, значение которых в наше время занижается большинством католических церквей. Они даже статую Девы Марии прячут в отдаленном углу за алтарем. Величественное голубое здание напомнило ему о своей церкви Святого Станислава в Чикаго: в архитекторском плане они были полными противоположностями, но в духовном — точно кузинами. Рабочий класс вдохновляли крикливые, почти вульгарные церкви, возможно, потому что в их собственной повседневности было так мало красоты.

У школы было два однообразных одноэтажных кирпичных крыла, обнимающих песчаную грязную игровую площадку. Когда-то яркие металлические качели стали теперь бледными и ободранными. Сейчас площадка была пустой, даже травинка не колыхалась. За плотно закрытыми от жары сверкающими окнами классных комнат светские учителя пытались вдохновить неугомонных учеников на очередной девятимесячный учебный год. А он длится, как бесконечные беременности между благословенными освобождениями слишком коротких летних каникул.

Мэтт вспомнил все, что так хотел забыть. Он рассматривал эту неожиданную одиссею в чужой приход как форму наказания. Церковь была очень хороша в вопросах превращения духа противоречия в послушание. Но пока он не нашел своего места в церкви или за ее пределами.

Хотя бы дом священника был совсем другим. Он был большим, из красного кирпича с аккуратной белой отделкой. Там жили три священника и экономка — типичная пожилая, набожная, всецело преданная повариха, уборщица. Это всегда женщина, посвятившая себя всю служению при доме, наполненном религиозными мужчинами.

И вот дверь им открыла большая, грузная мексиканка с черными, как смоль волосами, поблескивающими серебряными нитями, такими яркими, как свежая краска на картине. Она была вовсе не похожа на тех непривлекательных охранников с севера, чей строгий взгляд способен заставить любого чувствовать себя виноватым за свой визит и попытку побеспокоить отца. Испанское воркование пригласило их в неестественно прохладные сумерки дома. Полы были выложены плитками, тяжелыми, как и темная испанская мебель, простая и унылая, точно католический крест. Цветастая драпировка на спинках деревянных стульев придавала помещению уют и смягчала его строгость.

— Отец Эрнандес у себя, Пилар? — спросила сестра Серафина.

— Да, да. Но он сейчас с мистером Бернсом, адвокатом. Казалось, Пилар была очень впечатлена его гостем.

— Мы подождем, — ответила Серафина, которая, казалось, не была впечатлена совсем. Хорошие учительницы никогда ничему не поражаются, подумал Мэтт, а Серафина была как раз такой.

Она заняла тяжелую лавочку в прихожей. Мэтт прошелся по коридору, посмотреть, что висит на стенах: вариация на тему «Рыцари Колумба» (Движение римско-католической церкви, объединяющее мужчин), современный крест из хрома с позолоченной фигуркой Христа. Потом он присоединился к Серафине. Ему вспомнились лавочки возле кабинета директора, на которых провинившиеся ученики просиживали до тех пор, пока высшая власть не была готова взяться за них.

— Тебе понравится отец Эрнандес, — неожиданно сказала Серафина теплым голосом. — Хотя он и кажется в последнее время потерянным в каком-то своем лабиринте. Раньше…

Раньше он был хорошим священником, как и Мэтт когда-то. Он оперся локтями о свои ноги и сложил вместе руки, сцепив пальцы. Потом он подумал, что такая поза могла бы быть расценена как молитва в неформальной обстановке. Ему предстояло порвать еще с таким большим количеством навязчивых образов.

Наконец, дверь в конце коридора заскрипела и отворилась. Из комнаты донеслись голоса, густые и пылкие.

— Вам необходимо сконцентрироваться на продвижении программы по сбору пожертвований, отец, или церкви просто не будет! Не могу понять вашей рассеянности в такое непростое время. И вам надо помириться с Бландиной Тайлер. Что за нонсенс по поводу кошек на небесах? Нельзя позволять болезненным фантазиям пожилой женщины влиять на ваши финансовые дела. Она недавно грозилась оставить все свое имущество кошкам — так говорит женская гильдия флористов — а не Деве Марии Гваделупской. Это было бы ужасно.

— Она вольна делать, что хочет, — ответил сердитый голос. — Церковь не подстраивает Богословие, чтобы угодить взглядам своих богатых прихожан.

— Да, да, отец…

Мужчины, закончив разговор, выходили в прихожую.

— Но… — продолжал первый голос, утешая и стараясь образумить, — это такая пустая мелочь. Кошки! Хитрые, эгоистичные создания, но люди, которые любят их, могут быть очень фанатичны. Это плохо для спасения тела и души мисс Тайлер. Она должна работать над собой, чтобы подняться над такой тривиальностью.

Адвокат теперь целиком был в прихожей. Серьезный человек в свои тревожные тридцать пять лет носил костюм жатого ситца в синюю полоску, что был уместен разве что в парикмахерской. Очки в роговой оправе сидели на довольно большом носе и придавали ему ханжеский вид бухгалтера, странным образом противоречащего улыбке, обнажающей тонкую серебряную полоску скобок на его зубах.

Так делают многие приходские священники в наши дни, печально размышлял Мэтт. Сохранять настроение многоуважаемых волонтеров-католиков, осознавая, что община вымирает; принимать юное поколение, собирающееся в банды вместо того, чтобы ходить к мессе, и тех, кто регулярно ворует чужое имущество, а не принимает святое причастие. И это не говоря уже о проблеме внебрачной беременности.

Когда приходской священник подошел ближе, Мэтт встал, и сестра Серафина поднялась влед за ним. На отце были черные широкие брюки, черная рубашка с коротким рукавом и выглядывающим обычным белым воротничком. Мэтт не мог не заметить, что это довольно традиционное одеяние для более современных священников и жаркого климата пустыни. Его собственна шея напряглась в сочувствии: он вспомнил удавку из накрахмаленного льна. Внешность отца Эрнандеса сильно удивила Мэтта. Он ожидал колобка, домоседа с брюшком, кого-то радушного и бодрого, а теперь еще и, очевидно, некомпетентного и обеспокоенного. Вместо этого, отец Эрнандес напоминал Мэтту епископа Фалтона Дж. Шина, единственного католического проповедника конца пятидесятых на телевидении. Отец Эрнандес был высоким и худым с лицом цвета дорогой коринфской кожи, привлекательным и даже аскетичным, в обрамлении красивого ореола серебряных волос.