Ли Голдберг - Мистер Монк и две помощницы

Часто задавалась вопросом, кому в голову пришла гениальная идея построить корабль из цемента.

Почему бы не построить корабль из кирпича?

Стало ли для горе-мастеров сюрпризом, когда корабль не поплыл?

Хотя это не совсем верно.

Он поплыл. Один раз.

Пало-Альто проделал один короткий рейс, прежде чем его отбуксировали к бухте Монтерея семьдесят пять лет назад и пришвартовали к берегу, открыв на борту танцевальный зал.

Пару лет спустя мощный шторм разрушил корабль, а обломки остались гнить на старом месте.

Цементный корабль над камином родителей казался разломанным неповоротливым здоровяком, исчезающим в тумане, словно теряющаяся память.

Картина восторгала меня.

Монк не смог бы на нее смотреть. От простого взгляда на океан, даже нарисованный, его укачивало. Но, думаю, его больше взволновали бы последствия кораблекрушения. Казалось бы, все можно исправить, собрать корабль заново, но его навсегда оставили хаотично разбитым на картине.

Полотно превратилось бы для Монка в криптонит для Супермена или распятие для вампира.

С картиной, беспорядок на которой невозможно исправить, Монк не может смириться. Нам приходится постоянно прикрывать ее листом бумаги, когда он в гостях.

А я находила покой, глядя на «Цементный корабль». Она расслабляла меня и одновременно концентрировала. Конечно, картина жуткая и очень грустная, но в ней своя красота.

Перальта, сестра корабля Пало-Альто, тоже потерпела крушение. Она, наряду с десятком кораблей, соединенных вместе, сформировала мол на реке Пауэлл в Британской Колумбии. Никогда не видела это судно, но мне интересно, не нарисовано ли и оно.

Если нарисовано, хотелось бы иметь эту картину.

Тогда-то я и вспомнила о красоте, очаровании и страхе перед крушением. «Цементный корабль» — не просто картина о крушении. А о моем личном крахе.

Иногда казалось, будто моя жизнь — цементный корабль, и я постоянно боролась за возвращение к своему берегу.

Может, жизнь Монка — тоже цементный корабль?

Мы — Пало-Альто и Перальта, вместе покинувшие порт Сан-Франциско.

И я верю, если нас разлучить, мы оба прибьемся к холодным скалам, и, в конечном счете, нас медленно размоет неустанный прибой.

Я прилетела в Бербанк к обеду, но времени нормально поесть не хватило, поэтому купила в терминале по ужасно завышенной цене пакетик картофельных чипсов и диетическую кока-колу. Везет, что я не склонна к полноте. Проглотив «здоровую» закуску по пути из аэропорта, я тормознула такси и попросила водителя отвезти меня в тюрьму в центре города. Билет на самолет и поездка на такси сожгли большую часть наличных.

Капитан Стоттлмайер загодя позвонил и все устроил, поэтому проблем не возникло. Сотрудники службы безопасности ждали меня с готовым пропуском. Пройдя через рамку металлодетектора, как в аэропорту Окленда, я прямиком направилась в зал для свиданий.

Все прямо как показывают по телевизору. Зал разделен пополам стеной из оргстекла. В каждой ячейке имелась телефонная трубка с длинным шнуром. Как в 1967 году. А вы думали, что тюрьмы сейчас оборудованы в стиле хай-тек, повсюду силовые поля как на гауптвахте в «Стар Треке»? Такие мысли витали у меня в голове, когда Тревор внезапно сел по ту сторону оргстекла, чем изрядно меня напугал.

Мне известно, что он примерно мой ровесник, но выглядел как испуганный ребенок с изогнутыми бровями, взъерошенными волосами и надутыми губами.

Несомненно, в его манерах и поведении есть что-то от уроженца Восточного побережья, но в чем конкретно это проявляется, я затрудняюсь ответить. Он выглядит, как все мужчины сериала «Клан Сопрано», хотя в нем нет той покоряющей агрессивности. Я увидела смятение, печаль и страх в его глазах.

Мы подняли трубки и откровенно уставились друг на друга. Он изучал мое лицо, словно искал некие ориентиры. А я пыталась разглядеть вопящие признаки его виновности.

— Мы знакомы? — осведомился он.

— Меня зовут Натали Тигер, — назвалась я, — я работаю на Эдриана Монка.

— Монка?! — он прямо засиял от надежды и облегчения. — Это потрясающе! Вау! Я знал, что Шарона меня не подведет. Он собирается помогать мне?

— Сначала Вы должны убедить меня, — немного охолодила я его.

— Почему? Я муж Шароны. Разве этого не достаточно? Кроме того, Монк слегка обязан ей за… — он запнулся, увидев мою мрачную физиономию. — Она не просила Монка помочь мне, так? Она реально считает, что я мог кого-то убить?

Я кивнула. И тогда он заплакал.

Глядя на мужские слезы, я всегда отвожу глаза. Но на сей раз не смогла себя заставить отвернуться.

Я откровенно пялилась на Тревора, изучая каждую стекающую по его щекам слезинку, каждую гримасу боли, каждое вздрагивание груди. Немного я видела плачущих людей, но все они обнажали в такие моменты душу. Это даже интимнее и откровеннее, чем секс.

Однажды я застала отца плачущим. Мне тогда было девять лет. Я направилась к нему в кабинет, чтобы показать свой рисунок с изображением нашей собаки. Дверь была не заперта, но что-то заставило меня остановиться и заглянуть в щелочку, прежде чем войти.

Папа сидел за столом в одиночестве, прижав руки к лицу, его плечи дрожали. Он убрал одну руку от лица, и я увидела изборожденную слезами щеку. И разглядела многое другое. Уязвимость. Страх. Стыд.

Он не заметил меня, и я ни словом не обмолвилась о том, что видела. Не узнала тогда, да и сейчас не ведаю, почему он плакал. Но никогда не забуду тот момент и свои чувства. Подобную неуверенность и страх я испытала лишь при землетрясении, когда твердая почва под ногами превратилась в желе.

Сидя в зале свиданий, я подумала, что папа чувствовал нечто подобное тому, что сейчас ощущает Тревор.

Посмотрев на мужа Шароны, я увидела лицо моего отца в пресловутый вечер. Нелегко подделать такие эмоции, если на вашем камине нет статуэтки «Оскара» или «Эмми».

Тревор плакал две минуты, может, три, и я заметила, что для него это непривычно и унизительно. Он взял себя в руки, сделав два глубоких вдоха и состроив гримасу. Затем оглянулся, не было ли свидетелей сцены, как его мужская сущность дала трещину, но в зале находились только я и охранники. А охранники если что и заметили, виду не подали.

Я не стала притворяться, будто не видела слез и уязвимости, которую они обнажили. Я не выдающаяся актриса.

Он вытер глаза рукавом джинсовой тюремной рубашки. — Я не убивал Эллен Коул, — сипло прохрипел он.

Впервые при мне упомянули имя бедняжки.

— Почему же ее вещи оказались в твоем грузовике?

— Меня подставили.

— Кто мог сделать это?

— Тот, кто огрел ее настольной лампой по голове, — ответил он. — Вот кто.