Владимир Круковер - Зачарованный киллер-2

Любимое занятие Петровны — ездить. Если не на грузовике, то на самолете. Каждое утро она посылала меня в аэроагентство. Наладив контакт с девчонками, я брал билет на ближайший рейс до Ставрополя. Петровна одобрительно кивала, прятала его в стол и тут же посылала меня за билетом до Киева. Получив его, она немного мялась и говорила:

— Иваныч, ты понимаешь, планы опять изменились. Ты сходи, тут недалеко, возьми еще до Львова…

Сердиться на нее было невозможно. Она так уютно сидела за дешевым письменным столом на стуле с подложенной мягкой подушкой, лицо ее было таким добродушно–озабоченным, что я шел в агентство, удивлял билетных девчонок, рассказывал им забавные истории, выслушивал от других пассажиров много неприятных реплик, но очередной билет брал.

После этого я начинал курсировать между Петров ной и почтой. Отправив одну телеграмму, я тут же получал задание отправить еще одну. Петровна разводила пухленькими ручками, сожалела, что забыла предупредить, что будет еще текст, а через несколько ми нут вспоминала о третьей телеграмме, и я, не находя слов, вновь топал на почту.

Назавтра день начинался с того, что следовало сдать все купленные билеты, а взамен купить новые — совсем другого направления. Я покупал, но через не сколько дней их все равно приходилось сдавать, как просроченные. Не упомню случая, чтоб Петровна хоть раз выехала вовремя: ее самолет летел в Киев, а она в это время неслась в какой–нибудь Темрюк в кабине «МАЗа» по вопросу, который мог бы решить любой малограмотный рабочий, как с теми же досками. Получая задание, я обычно надолго немел. В полном смысле слова: терял дар речи. Ну, каково, к примеру, администратору с моего уровня идти к какой–то мелкой сошке из сельсовета, чтобы поставить подпись на обыденный документ. Я пытался поначалу объяснить, сколь нерационально меня используют, она слушала мои речи просветленно, смеялась, а потом говорила озабоченно:

— Слушай, сходи, пожалуйста, на телеграф, позвони, я вот написала телефон, позови Лизу и скажи, что я завтра в Москву не прилечу. А на обратном пути сдай билет и купи на послезавтра в Ленинград.

Глаза мои расширялись, я надувался, смотрел в ее честные, ясные глаза, на ее доброе лицо с розовыми щеками–булочками, на всю ее уютную позу за стареньким столом, вздыхал глубоко и шел на почту.

Работали у Петровны люди своеобразные. В целом, конечно, обычная для системы шушера, но несколько другого плана, чем у Вокалева. Всех не опишешь, а вот некто Шапиро описания требует. Это был доходной, мелкий еврейчик редчайшего уровня дебилизма. Дебилы для этой нации сами по себе нонсенс, но его уровень редок и для других рас. И в то же время, он сохранил в себе еврейскую приспособляемость. Поэтому он все время работал.

Он мог, например, целый день красить одну семиметровую крышу вагончика, но поймать его на бездействии было невозможно. Когда бы он ни попадал в поле зрения, он все время был с кистью в руках и в движении. Нестиранная со времен написания Ветхого Завета одежда, вечно заляпанная краской и мазутом, как бы подчеркивала его трудолюбие. Если же вы пытались сделать ему замечание за медлительность, он начинал долго и косноязычно объяснять причины — их находились тысячи: от густой краски до плохой кисти, — и продолжал это объяснение, пока вы с вздохом отчаянья не удалялись.

Все рабочие, кроме Шапиро, чем–то торговали. Открытками, плакатами, леденцами, сигаретами… При чем, занимались этим гораздо более серьезно, чем основной работой. Особенно преуспевал в этом плане молдаванин с озорным именем Гоша, мелкий, удивительно завистливый и злобный человечек. Жена его, видимо для контраста, была женщина крупная и добродушная. Иногда она неделями не появлялась днем из вагончика, из чего следовало, что грозный муж, которого она могла бы просто зашибить одним ударом, опять ее отлупил и она стесняется показываться с синяками на лице.

Молдаванин задирался по пьянке ко всем, чем очень напоминал Царева, а пьяным он был каждый вечер. Иногда он нарывался на достойный отпор, поэтому постоянно ходил то с разбитой головой, то со сломанной рукой. Кроме того, он был лихач, при весьма низком уровне водительского мастерства. Изредка он попадал в аварии, что добавляло к его внешности повязки или гипс.

Животные же в этом зверинце были какие–то ординарные. Они мне почти не запомнились. Так, общая какая–то неухоженность, облезлость.

Да и проработал я в нем недолго, с двухмесячным перерывом. Два месяца я провел в больнице небольшого городка Ставропольского края — Буденовска. (Этот Буденовск нынче широко известен после террористической вылазки чеченцев. Но это случилось гораздо позже моего туда визита). Я прибыл туда в командировку, случайно узнал, что Вокалев проводит освоение новых конструкций, и, естественно, заскочил посмотреть.

Зооклетки, жилые и служебные вагончики выглядели эффектно. Выдержанные в одном стиле, обтекаемые, удобные, они производили впечатление. Мой визит совпал с переводом в новое жилье медведей. Большинство рабочих были мне незнакомы. (Как выяснилось, все мои кадры не смогли работать с директором без моей амортизирующей роли между ним и их интересами и поувольнялись). Но «будущий житель ФРГ» — Филиппыч был на месте.

В это время как раз пытались медведицу Риту заставить, перейти в новую клетку. Она забилась в угол и злобно огрызалась на толчки и удары железных крайсеров. Рабочие были, как обычно, поддатые.

— Филиппыч, — сказал я сухо, — рабочие балдые, клетка в машине не зафиксирована, — смотри!

Он отмахнулся.

— Вы не сердитесь, — сказал фраер, пыхтя, — Мы же не знали, кто вы…

Он вручил мне деньги попросил расписаться в расходном ордере, упрашивая не принимать это к сердцу, просто бухгалтерия, надо вот, отчетность.

— Когда те охламоны вернулись, я сразу все понял, — продолжал он изливать мне свою жирную душу, — это не я их посылал, я против был. Я еще тогда сказал, надо заплатить человеку по максимуму, да вас потом найти негде было. Это очень хорошо, что вы сами нашли время зайти.

Я вышел из его кабинета и строго глянул на заплаканную секретаршу. Та, увидев могущественного шефа, провожающего меня в полусогнутом положении туловища), встала и тоже проводила меня к выходу (что значит школа секретуток!). У входной двери на миг показался один из прежних амбалов. Увидев меня он предпочел исчезнуть.

Где–то я читал, что каждые семь лет в человеческом организме полностью завершается цикличный обмен клеток. Поэтому семилетние циклы характеризуют и некое психологическое обновление. И в самом деле: семь лет — окончание детсада, школа; четырнадцать — половые изменения, переход к юношеству; 21 год — период возмужания, именно в этом возрасте юношу признавали совершеннолетним в старой Руси. Далее идут циклы: 28, 35, 42, 49, 56, 63. Если приглядеться к ним внимательно, проанализировать физическое и психологическое состояние, то наверняка выясниться нечто удивительное. Меня, к примеру, в 21 год утвердили в должности в крупной газете, в 28 лет первый раз посадили, в 35 лет я осознал себя не столько журналистом, сколько мошенником, а нынче мне уже пять месяцев шел 43 год. И я неуклонно становился кем–то вроде киллера. По крайней мере вел я себя с убийственной уверенностью, не присущей мне ранее.