Ирина Зарубина - За сроком давности

— А кто его знает… — Мамин неподвижно сидел на койке и разглядывал свои драные тапки. — Я его больше не видел ни разу. Он с Корытом, кажется, и приплелся.

— А кто еще был?

— Да все наши были. Я, Симон, то есть Эдик, Маша Шилкина, дядя Гена, Колян и этих двое.

— А как выглядел этот Жорик Блондин? — спросила Калашникова, стараясь скрыть волнение. — Это фамилия его, Блондин?

— Погонялово. — Мамин ухмыльнулся. — В смысле кличка. Нормально он выглядел. Длинный, худой, как аист, белобрысый. Такой весь, как на шарнирах. И татуировка на лопатке — голова леопарда, а внизу буквы какие-то.

— Какие буквы, не помните? — Клавдия встала и подошла вплотную к Мамину. — Постарайтесь вспомнить, это очень важно.

— Да не помню я! — взорвался вдруг мужчина. — Ничего я не помню. И вспоминать не хочу… Извините. — Взяв себя в руки, он сел на место. — Не помню, какие буквы. Латинские. Я его спросил, что это обозначает, а он лыбится и говорит: «Военная тайна».

— А когда это было? В каком году? Или тоже не помните?

— Почему, помню. — Мамин пожал плечами. — Очень даже хорошо помню. Второго ноября семьдесят девятого года.

— Когда? — Ирина чуть не грохнулась с табуретки от неожиданности.

— Я же сказал — второго ноября семьдесят девятого года.

— Скажите, Дмитрий Петрович, а почему вы так точно запомнили этот день? Он что, какой-то особенный? — спросила Клавдия.

— Очень просто. — Мамин посмотрел на нее уставшими глазами — Я тогда выставлял. Второго ноября — день рождения отца. Я каждый год его отмечаю. А в том году ему шестьдесят должно было исполниться. Поэтому и запомнил.

— Скажите, а в каких отношениях были Мария Шилкина и Вальдберг? Тот, который теперь брат Симон.

— А при чем тут отношения Эдика и Маши? — Мамин снова вскочил с кровати. — Я им свечку не держал.

— Значит, были? — Клавдия посмотрела на часы. — Простите, но мы уже на электричку опаздываем, нам еще до самой Москвы трястись.

— Всего хорошего! — бросил он через плечо. — Скатертью дорожка.

— Ну что ж, спасибо. — Клавдия улыбнулась. — Вы нам очень помогли. Вы даже сами не представляете, как вы нам помогли.

— Да пошли вы!.. — И Мамин с грохотом захлопнул дверь.

— Клавдия Васильевна! Брать, пока не ушел. Я еще утром говорила…

Ирина с Клавдией бежали по тропинке к станции, то и дело рискуя в темноте налететь на столб или грохнуться в какую-нибудь яму.

— Может, останемся? Пойдем прямо сейчас в местное отделение и прикажем арестовать?

— Ага, да. И попросим пустить нас переночевать с ним вместе в камере, да? — Клавдия с разбегу влетела в лужу. — И потом, кого арестовать?

— Монаха этого, конечно.

Они влетели на перрон в самый последний момент. Двери электрички захлопнулись прямо за спиной Дежкиной.

— Разве не ясно, это же он убил. — Ирина устало плюхнулась на лавку.

— А я как раз думаю, что это Мамин. — Клавдия устало присела на лавку рядом.

— Да вы что? — Ирина недоуменно посмотрела на нее. — Клавдия Васильевна, это же ясно как божий день. Роман между ним и Шилкиной был? Был. Он тогда только-только из психушки вышел? Вышел. Приревновать мог? Мог. Они ведь с Василюком ту могилу закапывали. И когда эти двое его женщину поимели, он их просто взял и грохнул. Он сказал, что не знает Шрама, когда вы ему снимок показали. А разве он забыл бы его после того, что случилось? Значит, соврал. Убил их обоих, в яму закопал и…

— И надпись написал. — Клавдия ухмыльнулась. — А тебе не кажется, что ты упустила одну очень важную вещь? Даже не одну, а несколько.

— Какие?

— Первое — Вальдберг мог нам и не говорить, что Мамин тут. Но сказал. А Мамин взял и потопил человека, который его из дерьма вытащил. Мог ведь тоже не рассказывать про ту пьянку. Ну, допустим, что это он, щупленький, дунь — развалится, убил двух здоровых мужиков из-за женщины. Вора в законе прирезал, как поросенка, а второму шею свернул. Допустим, что так сильно в нем ревность взыграла. Но стал бы он после этого отрезать у Шрама руку и идти убивать еще троих ни в чем не повинных людей? Стал бы он убивать и дядю Гену через восемнадцать лет, и ту самую возлюбленную, ради которой все затеял? И уж точно не стал бы трепаться про свою страсть к Шилкиной. Мамин, заметь, тоже не стал трепаться. Нет, Ириша, не все тут так просто.

— Но зачем тогда он солгал?! — не унималась Калашникова. — Зачем сказал, что не знает Шрама?

— Не знаю. — Клавдия пожала плечами. — Чего не знаю, того не знаю. В любом случае завтра утром — обоим повестки и обоих в Москву. А там разберемся.

— Завтра выходной, — напомнила Калашникова.

— Вот черт, придумали эти выходные! — в сердцах ругнулась Клавдия. — Ну, тогда в понедельник.

Гремя на стыках, электричка неслась к столице. Клавдия откинулась на спинку и закрыла глаза. Задремать, конечно, не получится, но хоть привести в порядок растрепавшиеся мысли…

Он стоял у проходной, растерянно глядя на проходящих мимо людей и как бы извиняясь взглядом за свою не совсем подходящую для этого места одежду. Кто-то даже хотел сунуть ему в руку мелочь, думая, что он собирает на храм.

Клавдия заметила его еще издали. А монах даже не сразу узнал ее, когда она подошла к нему и остановилась напротив.

— Здравствуйте, Эдуард Артурович.

— Ну наконец! — Он несколько раз перекрестился и вдруг заплакал. — Ох, грех какой. Грех-то какой!..

— Что стряслось? Что с вами? — Дежкина схватила его за руку и потащила на вахту. — А ну перестаньте реветь! Как баба, прямо. Толком можете объяснить?

— Дежкина! — еще издали раздался торжествующий вопль Патищевой. — Взносы! Платить собираешься?!

Не обращая никакого внимания на монаха, она подскочила к Клавдии и загородила дорогу своим большим туловищем.

— Ну вот, теперь не уйдешь. Давай, плати. — Глаза Патищевой блестели от радости.

Клавдия подошла к ней, подманила к себе пальчиком, склонилась над ее ухом и вдруг со всей силы крикнула:

— Не буду!

С перепугу бедная Патищева отскочила к стенке и сшибла мусорное ведро.

— Пойдемте, брат Симон. — Клавдия Васильевна взяла его под локоть и повела в кабинет.

— Ну, что случилось? — спокойно спросила Клавдия, усадив его в кресло и налив стакан воды.

— Ох, грех какой взял на себя, ох, какой грех. — Монах выпил воду, половину расплескав на пол, и поставил стакан на стол. — Соврал я вам давеча, товарищ следователь. Простите, гражданин… гражданка.

— Госпожа. — Клавдия улыбнулась. — У нас теперь все господа.

— Неправду я вам сказал. Про того мужика с фотографии, что вы мне вчера показывали.

— А я знаю. — Дежкина улыбнулась. — Мне не привыкать. Мы потом у Мамина были, он нам все про тот день рассказал.