Лоуренс Блок - Взломщики — народ без претензий

— Наверное, это тебе в новинку, Берни, забрался в помещение, а ничего не крал?

— Первое, что я украл, был бутерброд, помнишь? С этого и началась моя уголовная биография. И у Рода я ничего не украл. Немного виски и пара — другая банок супа не должны приниматься в расчет, правда?

— Уж не начинаешь ли ты новую жизнь?

— И не рассчитывай. Я все-таки кое-что украл. У этого... как его... Мартина.

— Карточка? Это не считается.

— Плюс восемьдесят пять долларов. Это считается. — И я рассказал ей все про конверт в ящике.

— Господи! — вздохнула она.

— Что с тобой?

— Так ты и в самом деле вор-взломщик.

— А ты что думала?

Она пожала плечами.

— Я, наверное, ужасно наивная. Все время забываю, что ты действительно взломщик. Забрался в чей-то офис, а там деньги, ты их и взял. Совершенно машинально.

У меня было готово возражение, но вместо него я сказал:

— Тебя это смущает?

— Не сказала бы. Почему это должно меня смущать?

— Не знаю.

— Просто сбивает с толку.

— Наверное, это объяснимо.

— Да нет, вовсе меня это не смущает.

Потом мы молчали почти всю дорогу. Когда добрались до Четырнадцатой, я взял Рут за руку, и она не отнимала ее весь остаток пути. У нашего дома она достала ключ от парадной двери, но ключ заедал, и она провозилась столько же времени, сколько в первый раз потратил я сам, чтобы открыть эту самую дверь без всяких ключей. Я сказал ей об этом, когда мы поднимались по лестнице, и она засмеялась. На четвертом этаже Рут подошла к квартире 4-Ф и хотела вставить ключ в замочную скважину.

— Не пойдет.

Она удивленно обернулась.

— Не та квартира. Не годится к воинской службе.

— Что?

— 4-Ф — это призывная категория. Нам нужна 5-Т.

— Ой, Господи! — выдохнула она и покраснела. — Мне показалось, что я у себя дома. На Бэнк-стрит.

— У тебя квартира на четвертом этаже по фасаду?

— М-м, четвертый этаж у нас самый верхний. А на этаже четыре квартиры. Наш дом не такой узкий, как этот. — Мы отошли к лестничному маршу. — Хорошо, что никто не высунулся, а то было бы неудобно.

— Поздно беспокоиться.

У квартиры Рода Рут снова выудила связку ключей, помедлила и опять бросила их в сумку.

— Я, кажется, куда-то подевала ключи.

— Брось, Рут.

— Посмотрим, как ты откроешь без ключей. Ты же мастер.

— Да, мастер, но зачем?

— Хочу посмотреть, как ты это делаешь.

— Ну и глупо, — сказал я. — Еще кто-нибудь увидит, как я тут изображаю слесаря. Зачем рисковать? Да и замки здесь хитроумные, во всяком случае «медеко». Иногда с ним так намучаешься!..

— Но раньше ведь ты открывал, правда же?

— Да, открывал, но...

— Кошек я уже накормила. — Я обернулся и уставился на нее. — Я уже накормила Эстер и Мордехая.

— Да?

— Я это днем сделала, когда сюда возвращалась. Воды в миску налила и сухого корма оставила.

— Понятно.

— Я подумала, до чего это, должно быть, волнительно — посмотреть, как ты отпираешь замок. Если увижу, как ты это делаешь... м-м... я просто, наверное, голову потеряю, так меня это... м-м... взбудоражит.

— А-а...

Я достал из кармана отмычки.

— Я, наверное, ненормальная, — проговорила она и, обхватив меня сзади за пояс, прижалась ко мне. Я чувствовал тепло ее тела. — Извращенка и вообще.

— Очень может быть.

— Тебя это смущает?

— Я думаю, привыкну, — сказал я и принялся за замки.

— Знаешь, я, кажется, была права. Никогда не думала, что я такая сучка и извращенка, — сказала она, сладко зевнув и устраиваясь поудобнее возле меня. Моя рука медленно гуляла по изгибам ее тела, словно запоминая каждый бугорок и каждую тайную долину. Сердце у меня снова билось ровно. Я лежал, закрыв глаза и прислушиваясь к приглушенному шуму улицы.

— Берни, у тебя замечательные руки!.. — сказала она.

— Мне следовало бы стать хирургом.

— Ой, сделай так еще раз! Просто чудо какое-то. Неудивительно, что замки сами у тебя открываются. Ни к чему тебе все эти хитроумные приспособления. Только прикоснись к замку, погладь его, и он весь тает, раскрывается.

— Ты, вижу, малость тронулась, да?

— Совсем чуть-чуть. А руки у тебя все равно волшебные. Мне бы такие.

— Нормальные руки у тебя, малыш.

— Правда?..

Ее руки пришли в движение.

— Эй! — окликнул я ее.

— Что-нибудь не так?

— Ты знаешь, что делаешь, женщина?

— А ты знаешь?

— Играешь с огнем.

— Неужели?

Первый раз все произошло быстро, напряженно, как бы даже отчаянно. Сейчас мы не торопились, оба были чутки друг к другу, нежны и ласковы. Не звучала музыка, а только доносился глухой шум откуда-то снизу, но в ушах у меня пела какая-то хватающая за душу джазовая мелодия с негромким всхлипами сакса. «Рут, Рут, милая Рут!» — выдавил я и, закрыв глаза, кончился и вознесся на небеса.

Утром я проснулся первым. Какое-то время после пробуждения я еще чувствовал беспокойство.

Под закрытыми веками мелькали обрывки уходящего сна; я старался ухватить его, узнать, что он значит. Но сон ушел, растворился в прошлом. Я немного полежал, не двигаясь, потом повернулся на бок. Она здесь, рядом, и я был благодарен за это судьбе. Я долго смотрел на нее, прислушиваясь к ее мерному дыханию. Потом надумал кое-что сделать и осуществил это.

В конце концов мы все-таки выбрались из постели, слазили под душ, собрали наспех скинутую вчера одежду. Она заварила кофе, поджарила тосты, и мы молча сели завтракать.

Молчание было нехорошее, тягостное. Подручный Рэя Киршмана, Лорен, принялся бы колотить своей дубинкой по ладони, рассуждая о флюидах тревоги в воздухе, и это объяснение было бы не хуже любого другого. Мне и в самом деле чудилось что-то в наклоне ее головы и плотно сжатых губах, что-то неладное.

— В чем дело, Рут?

— Рут, — отозвалась она.

— Что?

— Есть такая пьеса «Милая Рут».

— Есть еще конфеты — «Малышка Рут».

— Что ты говорил вчера ночью, под конец, помнишь? «Рут, Рут, милая Рут!» И сегодня утром опять.

— А ты что говорила? «Еще, еще, сладкий, я кончаю!» Но я тебе об этом не говорю за завтраком! Если тебе не нравится твое имя, поменяй его, и точка.

— Мое мне нравится.

— Тогда в чем проблема?

— Ни в чем. Вот что, Берни, если ты будешь звать меня Рут, я буду звать тебя Роджер.

— Какой еще Роджер?

— Роджер Амитидж.

— А-а... — протянул я; потом глаза мои расширились, челюсть отвисла, и я сказал, уже увереннее: — Вот оно что... — Она кивнула. — Твое имя не Рут Хайтауэр.

— Увы, это так. — Она отвела глаза. — Понимаешь, ты назвал себя Роджером, но я знала, что это не настоящее твое имя, и подумала, что мы должны быть в равном положении. Когда выяснилось, кто ты, мне показалось, что легче оставаться Рут. А после просто не было удобного момента, чтобы сказать.