Саймон Бекетт - Доктор Дэвид Хантер [компиляция]

Мейтланд лежал в нескольких ярдах за машиной: темная недвижная фигура в обнимку с раздавленной коляской. Впрочем, что о нем думать? У меня нет на это времени. После нескольких попыток ключ попал в замок, я открыл заднюю дверь и полез в салон, к Дженни.

Она даже не шелохнулась, когда я неловкими, нескоординированными движениями стянул с нее одеяло. «Пожалуйста, прошу тебя, будь живой!» Кожа холодная и бледная, однако Дженни все еще дышит: звук хриплый, с присвистом, а в воздухе разносится характерный, предательски сладкий запах ацетона. «Ну слава Богу…» Захотелось обнять ее, хоть немножко согреть своим теплом, однако ей срочно нужно нечто большее.

Я съехал на животе из салона и встал. На сей раз все прошло легче. Должно быть, адреналин и отчаяние помогли побороть слабеющее действие наркотика. Парадная дверь по-прежнему открыта. Пошатываясь, я добрел до этого яркого прямоугольника и очутился в прихожей. Так, где ближайший телефон? Ага, вот он, на столике! По стеночке, по стеночке, осторожно… Я едва не шлепнулся на тот самый стул, где раньше сидел Генри, но сумел-таки остаться на ногах. Нельзя садиться, иначе я просто не смогу встать. Непослушной рукой я ухватился за трубку и… Проклятие, не могу вспомнить, какой у Маккензи телефон! Деревянными корявыми пальцами я набрал номер «Скорой» и чуть не свалился в обморок, услышав голос диспетчера. Зажмурив глаза, чтобы не поддаться спазму головокружения, я начал говорить. Надо сосредоточиться, дать нужные подробности, потому что от этого зависит жизнь Дженни. Мне удалось вполне разборчиво выдавить слова «срочно» и «диабетическая кома», затем в голове все спуталось и речь превратилась в бессвязный лепет. Когда диспетчер принялся задавать какие-то вопросы, я просто разжал пальцы и уронил трубку на аппарат. А ведь я-то еще собирался дойти до холодильника с инсулином… Увы, сейчас я понимал, что ничего не выйдет. Цепляясь за телефонный столик, я пытался удержаться на ногах, а свет в глазах то мерк, то вспыхивал вновь. Даже если удастся добраться до инсулина, я не осмелюсь сделать инъекцию в таком состоянии…

Ковыляя пьяным шагом, я выбрался на улицу. У самого «лендровера» навалилась такая усталость, что чуть не подкосились ноги. Дженни лежала на боку, как я ее и оставил. До ужаса белое и неподвижное лицо. Даже с расстояния в несколько шагов было ясно, что дыхание сильно ухудшилось. Сплошные хрипы, неровный и быстрый, слишком быстрый, темп.

— Дэвид…

Голос Генри, точнее, едва различимый шепот. Я обернулся. Он не шевелился, хотя и повернул голову в мою сторону. Влажная от крови, блестит одежда. На бледном гравии вокруг тела расплываются темные пятна. В полумраке я видел, что глаза у него широко распахнуты.

— Я знал… что ты темная лошадка…

Я уже поворачивался к Дженни, когда он позвал еще раз:

— Пожалуйста…

Не хочу его видеть. Ненавижу его, и не за то, что он сделал, и даже не за то, кем оказался. Нет, я ненавижу его за то, кем он никогда не был. Впрочем, я все еще колебался в нерешительности. Даже сейчас, оглядываясь назад, я не знаю, как бы поступил в ту минуту, если бы…

Если бы Дженни не перестала дышать.

Словно выключили звук. Дыхание просто исчезло. Застыв на месте, пару секунд я смотрел ей в лицо: вот-вот она вздохнет, вот сейчас… еще немного подождать и… Стояла полная тишина. Я лихорадочно полез в машину.

— Дженни? Дженни!

Я обнял ее, приподнял за плечи, и голова девушки безвольно откинулась назад. Глаза — полумесяцы белизны, разлинованные до боли красивыми ресницами. Пульс, где пульс? Ничего…

— Нет!

Что это? Как такое возможно? Почему сейчас?! Паника будто парализовала меня. «Думай. Думай!» Под волной адреналина стали проясняться мысли. Я перевернул Дженни обратно на спину, схватил одеяло и, свернув его жгутом, подложил ей под шею. Мне доводилось делать искусственное дыхание, но как бы понарошку, еще во время учебы в институте. «Давай же!» Чертыхаясь на собственную неуклюжесть, я запрокинул ей голову, сжал пальцами нос и неловкими пальцами принялся вытягивать язык из гортани. Когда я прижался губами к ее рту, перед глазами все поплыло. Сделав один прямой выдох, затем второй, я крест-накрест уперся ладонями ей в грудину и начал ритмично выжимать, считая секунды.

«Давай, давай!» — беззвучно молился я. Еще раз прямое дыхание рот в рот, опять прокачка легких… Нет? Делай снова, делай!.. Под руками обмякшая, безразличная Дженни. Из моих глаз катятся слезы, кругом все размыто, стерто, неясно… Но я упрямо продолжаю работать, хочу своей волей включить ее сердце… Вдохнуть жизнь…

Бесполезно.

Я прогнал эту мысль из головы, сделал еще один выдох и досчитал до пятнадцати, нажимая ей на грудь. А потом то же самое — еще раз. И еще…

Она мертва.

Нет! Не верю! Ослепленный слезами, я продолжаю работать. Окружающий мир сузился до бездумного повторения: «Выдох. Нажим. Раз. Выдох. Нажим. Два…»

Я потерял всякое чувство времени. Не услышал даже завывания сирен, не заметил света фар, хлынувших в салон. Нет ничего… Ничего, кроме неподвижного, холодного тела и моего отчаянного ритма. У меня на плечах чьи-то руки, и тем не менее я отказываюсь сдаться.

— Нет! Прочь! — пытаюсь я бороться. Кто-то тянет меня назад, от «лендровера» и моей Дженни. Дворик запружен машинами, залит вспышками, шумом, суетой… Поддерживая под руки, санитары тащат меня к карете «скорой помощи». Исчезают последние силы, подгибаются ноги, я падаю на гравий… Перед глазами — лицо Маккензи. Он что-то говорит? Я ничего не слышу, мне все равно… Возле внедорожника снуют какие-то люди…

И здесь, прорезавшись над сумятицей, до меня долетают слова, от которых едва не останавливается сердце:

— Без толку. Опоздали.

Трава похрустывает под ногами стеклянной крошкой. Раннее утро заиндевелым ртом высосало краски из пейзажа, превратив его в унылую монохромную пустыню. Одинокая ворона закладывает вираж в белесом небе; неподвижные крылья наискось режут ледяной воздух. Взмах, второй — и птица исчезает среди костлявых веток. Еще один черный комок в паутине голых сучьев…

Руки в перчатках, но мне все-таки холодно. Запихнув их поглубже в карманы, я притопываю на месте: стужа пробирает даже сквозь толстые подошвы. Вдалеке видна машина, крошечное цветное пятнышко, ползущее по извилистой ниточке дороги. Я смотрю ей вслед и завидую водителю, чье путешествие ведет к теплу жизни, теплу человеческого дома.

Рука сама собой тянется к белой полоске над бровью. Опять чешется. Из-за холода, наверное. Памятный знак о той ночи, когда я рассек себе лоб о дверцу «лендровера». За прошедшие месяцы все зажило, остался лишь узенький шрам. Куда сильнее напоминают о себе другие, невидимые глазу раны. Впрочем, я знал, что даже они когда-нибудь покроются струпьями и затянутся.