Андрей Буровский - Медвежий ключ

— Это не война, не голод, даже не тридцать седьмой год, — раздумчиво говорил старый ученый. — Самое страшное в своей жизни я увидел уже совсем взрослым… И знаете, что это было? Это были мальчики на лавочках. Я впервые увидел их в Москве, в шестидесятые годы; потом они появились и в других городах, такие же мальчики. Сидят такие существа на лавочках… Вернее, не то чтобы сидят… Под словом «сидят» все же имеется нечто более определенное… Ну, скажем так: они помещаются на лавочках… Они ухитряются сидеть так, словно у них нет ни единой прямой и твердой кости, как медузы.

У них нет никакого интереса абсолютно ни к чему, в том числе и к самой жизни. Им не хочется даже заработать денег. И даже того, чего им хочется — например, поесть или выпить водки, они органически не способны добиться честным трудом. Они ждут, когда все это свалится на них само или им принесут. У них просто нет силы для того, чтобы жить на свете. Не то чтобы вершить великие дела — а просто чтобы жить. Биологически жить.

— По-вашему, это страшней Гриши Астафьева?

— А тут непонятно, что страшнее — людоеды, или эти ублюдки на лавочках, с пустыми глазами идиотов. Это две стороны одного явления — вырождения человека.

Ученые стояли там, где из озера вырывается ручей, начинает прыгать по камням. Невеселыми были их мысли.

По тропинке тянулись представители двух разумных видов — несли привезенную Мараловым картошку. Одному из этих биологических видов предстояло еще все на свете: распространение по планете, по разным материкам, изобретение религии, цивилизации, градостроительства, наук и искусств, победа над пространством с помощью паруса и пара. Впереди у него были огромные города, заселение целых континентов, победа над голодом и заразными болезнями, драматичнейший путь от катастрофической детской смертности к такому же катастрофическому падению рождаемости.

…Да, и работорговля, и трущобы, и проституция, и геноцид. И прорвавшиеся к власти импотенты, строящие «великие» идеологии и «великие» империи. Все еще будет у этого биологического вида, только начинающего свое триумфальное шествие. Это ведь поколение Тумана и Ручья — даже не первое поколение разумных существ, это так, первая заявка на разумность…

Для другого биологического вида разумных существ слишком многое осталось позади. Этот вид будет существовать еще несколько поколений, но в основном за счет того, что накоплено предшественниками. Теми, кто жил совсем иначе.

В каждом поколении этого вида будет все больше странных существ: нелепых, странных уродцев, страдающих одновременно от холода и жары, от голода и объедения. Не приспособленные к жизни на планетном теле Земля, лишенные умственных способностей, а главное — воли и морали, они будут прилагать все больше усилий, чтобы спрятаться от неподвластной им жизни. Существа, которые у собственных предков вызвали бы разве что взрыв хохота.

Слишком ничтожные, чтобы хоть что-нибудь создать, они не только ничего не сделают за свои никчемные жизни. Они приложат все усилия, чтобы и никто другой ничего не мог бы совершить. Злобно бухтя на всякий успех, тупо ненавидя всякое сделанное дело, презирая все, что называлось гениальностью, мудростью, славой или подвигом, будут они сопеть и хрюкать на остатках не ими созданного богатства. Будут жить-доживать, дергаясь под ублюдочные ритмы, отравляя себя всякой дрянью, пялясь в экраны телевизоров, любой другой ценой убегая от всего, что только может сделать их сильнее, сложнее и разумнее. Будут жить, дичая буквально на глазах.

…Пока потомки Толстопятого и Тумана не поместят их в зоопарки и не научат прыгать через обруч.

— А вы можете сказать, что лучше, Владимир Дмитриевич? Когда все впереди, или когда почти все позади?

— Нет.

— Я тоже не могу. Ну, пошли?

Ученые двинулись по тропинке. Для этого им пришлось повернуться спиной к скале, немного напоминающей медведя, по-собачьи сидящего на заду.

Тропить — охотничье выражение, означающее — идти за зверем по тропе, искать его и гнать, а не подстерегать в каком-то месте и не ловить в ловушку.

См. книгу «Тайга слезам не верит» («Сибирская жуть-5»)

Не стрелять! (нем.)

Я уже сказал: никакой стрельбы! (нем.)

Низкие горы высотой 500–700 метров (вершины до 1600 метров) на границе Польши и Венгрии. Считаются очень романтическим и (для Европы) очень диким местом.

Ком цу мир — иди за мной (ломаный немецкий). Конт — по французски граф. Слово конт, как и многие французские заимствования, употребляется в немецком.

Нах дорф — в деревню (ломаный немецкий)

Магазинными называются ружья, у которых есть специальное приспособление для запасных патронов — магазин. Из обычного охотничьего ружья можно стрелять, не перезаряжая, один раз (из одностволки) или дважды (из двустволки). Из магазинного — до восьми, и даже десяти раз.

Нарезными называются ружья, у которых в стволе есть нарезка в виде длинных горизонтальных линий. Из таких ружей нельзя стрелять дробью, но пулевая стрельба из них ведется на большие расстояния и точнее, чем из гладкоствольных: в стволе нарезного оружия пуле придается вращательное движение, и она устойчивее в полете.

Тофалары — одна из малых народностей Саян. Тофаларов всего 800 человек, из них 300 еще ведут кочевой образ жизни.

Ягель, или олений мох — лишайник, которым питается северный олень, в том числе и ручной.

«Зеленым прокурором» называли уголовные весну, когда происходила основная масса побегов.

Ксивой уголовные называли документ, удостоверяющий личность — чаще всего паспорт.

Малявой уголовные называли записку, которую можно вручить названному лицу, своего рода рекомендательное письмо.

Стоять на шухере (иногда — на васере) — стоять на страже, караулить, когда подельщик или остальная шайка ворует или грабит.

«Оленем» уголовные называют всех нас — все остальное человечество, то есть всех, кто не «топтал зону» и не «нюхал парашу». «Олениной», соответственно, называется человечина, конкретно — мясо «оленя», взятого в побег специально как источник пищи.

Барклай — приспособление для самостоятельного набивания патронов.

И эти, и дальнейшие приключения Гриши стали возможны потому, что в советское время железнодорожные билеты не были именными: на них не ставились фамилия едущего и его паспортные данные. И предъявление удостоверяющего личность документа при покупке не было обязательным.