Уэйн Сэлли - Болеутолитель

Интересно, думала она, сколько еще Болеутолитель будет продолжать свое грязное дело: пока не ошибется или пока не попадет под машину, или пока его не арестуют за что-то другое. Отец ее был полицейским; он участвовал в розыске Де Соузы, мальчика, в 1972 году. Преступник был по чистой случайности задержан в Миннесоте и рассказал шерифу обо всех деревьях, в которых замуровывал мальчиков. Де Соуза оказался одним из тринадцати обнаруженных потом трупов.

Суждено ли Эйвену или Вику встретить Болеутолителя? Смогут ли они использовать единственный элемент неожиданности, который дают им здоровые ноги? Поможет ли этот единственный козырь в молниеносной игре со смертью?

Смогут ли они убежать от того оружия, которое Болеутолитель выберет для них?

Она не знала. И не могла знать.

Хейд пересек Кларк-стрит на красный свет. В это позднее время в среду улицы все равно были пустынными.

Тишина и прелесть зимнего вечера принадлежали «наркам» и бродягам. Очарование зимнего вечера было отнято у него с грубой бесцеремонностью, с какой срывается золотая цепочка с шеи секретарши, неосторожно задержавшейся на работе до позднего вечера. Но в отличие от цепочки, которую потом шепотом предложат на продажу где-нибудь в темном переулке, вечер никто не вернет.

Этот вечер получат разве что члены уличных банд, сошедшиеся в лунном свете для крутой разборки, когда свет луны и звезд отражается в каждом лезвии.

Скоро для него тоже все кончится. Жертвы уже не боятся смерти. Пусть этот глупый город останется тем, кто принимает наркотики, но не пережил ни одного дня, когда его мучила бы дикая боль. Жуликам и лжецам с крепкими ногами, которые промышляют в поездах надземки, вместо того, чтобы заниматься честным бизнесом.

Нет, Хейд пойдет по стопам своего Отца. «Пусть меня распнут на скульптуре Миро», — заговорщицки прошептал он про себя. Он рассматривал статую, расположившуюся в нише «Брунсвик-билдинга» на Вашингтон-авеню и больше напоминавшую какого-то причудливого монстра, чем крест, что, однако, не отвратило его от идеи быть распятым на ней. Его идеи и идеи Отца, точнее, той части Отца, которая жила внутри Хейда и направляла его.

Хейд повернул в сторону площади и направился к скульптуре Пикассо. Кому-то могло прийти в голову, что во взаимном расположении скульптур — «Женщины» Миро и «Головы Женщины» Пикассо — смотрящих друг на друга, есть глубокий смысл. Одна из них напоминала шлюху, избитую сутенером, а другая — львицу-мутанта. «А ведь ты могла быть моей шлюхой», мысленно обратился он к скульптуре Миро, прикоснувшись к воображаемой шляпе.

Отец всегда находил забавными такие шутки Хейда. А Хейд, как и при жизни Отца, до сих пор пытался произвести на него впечатление, сделать ему приятное.

Июль 1965 года.

Фрэнсис Мадсен, когда двое мужчин одновременно мочатся в одну посудину, в этом нет ничего дурного. Не дергайся, мальчик мой.

Это всего лишь тело, плоть.

Это плоть моей плоти.

Прикоснись к нему, Фрэнсис. Давай же.

Это мое тело, предаю его тебе.

Вот видишь, сынок. Теперь ты по-настоящему начинаешь взрослеть.

Мошенники, нарки, шлюхи. Вот почему он не смог спасти все души, которые ему попадались. Отец принимал только те части, которые не успели согрешить.

Он заметил блеск металлического предмета и насторожился. Взгляни-ка на меня, дядя Винс, зазвучало в нем эхо детского голоса, возвращая в ожоговое отделение больницы. Никто не мог объяснить природу темного пятна в мозге Хейда, которое было видно на рентгеновском снимке.

Хейд припомнил, как плакал Винс Дженсен, но чем это было вызвано — последней надеждой сестры на то, что мальчик останется невредимым или его собственными дурными привычками? Вид шрамов очень долго оставался для Фрэнсиса невыносимым.

Осторожно подходя ближе, Хейд ни разу не подумал, что маслянистый блеск может исходить от пистолетного дула в руках какого-нибудь чернокожего. Отец всегда предупреждал его держаться от них подальше с тех пор, как ниггеры стали особенно опасными после убийства Мартина Лютера Кинга.

Он подошел еще ближе. Обогнул сзади скульптуру Пикассо, открыв лицо порывам ветра. Отец в его сердце. Его голос как второе сердцебиение. Боль в его душе. Во имя отца и сына и святого

(страха)

духа. Аминь.

Хейд остановился перед полым клинообразным элементом композиции Пикассо; за его спиной светил неяркий неон Рэндольф-стрит. Он подождал, пока мимо прошел чернокожий в армейской куртке с пресловутыми золотыми цепочками в руках. Расскажи-ка, как ты их добыл?

Четыре урны стояли вокруг угловатого творения Пикассо подобно часовым. Клинообразная часть коричневатой, как будто обгоревшей, скульптуры наклонилась вперед под углом примерно в тридцать градусов. Блеск, который обеспокоил Отца, шел прямо из образовавшейся щели.

То, что Хейд обнаружил здесь инвалида, кресло которого и являлось источником металлического блеска, не было странным. По-настоящему странной оказалась, однако, история, рассказанная этим несчастным.

Хейд наклонился и долго всматривался в щель, прежде чем его глаза привыкли к темноте. Когда человек осветил его карманным фонариком, похожим на карандаш, бесстрашный Болеутолитель едва не подпрыгнул от неожиданности. Из-за скрюченной позы инвалида щетина на его лице показалась Хейду иглами дикобраза, а темные пятна под глазами были как будто мазками дегтя.

Отец удивился, так же как и сам Хейд.

— В чем дело? — прозвучал слабый голос скрючившегося человека. Создавалось впечатление, что у него вовсе не было скелета. — Предупреждаю, что у меня есть пистолет, так что не пытайся делать глупости.

Угроза звучала примерно так же убедительно, как показания Оливера Норта на слушаниях по делу Иран-Контрас.

— Я не бандит, — Хейд едва сдержал смех. — Я просто… удивился.

— Нечему тут удивляться, — отозвался слабый голос. Миниатюрный фонарик еще раз вспыхнул и погас. — Меня зовут Мартин. Мартин Ласт. Присаживайся, я расскажу тебе о пришельцах.

Хейд опустился на колени и забрался в пустотелый клин. Тут было теплее, чем на ветру. От инвалида пахло так, как будто его умывание сводилось к нескольким брызгам деодоранта «Аква-Велва».

Мартин Ласт прижал фонарик к туловищу, отчего его ноздри показались входами в таинственные пещеры. Брови походили на затененные огоньки пламени. Он был закутан в старые одеяла. Рядом лежали пачки из-под печенья и серебристая фляжка.

Инвалидное кресло разделяло их и выглядело крепостью Ласта. Хейд обошел его, чтобы приблизиться к калеке, и спросил:

— О чем ты хотел рассказать, я не понял?

Он сощурил глаза от любопытства.