Уэйн Сэлли - Болеутолитель

Они там веселятся. Под теплым солнцем Калифорнии.

(Сзади он услышал голос. Запах лосьона для волос и лечебного бальзама).

Я могу согреть тебя.

дарующие боль и восторг прошу о прошу вас дайте мне силы сделать это дарующие боль и восторг о боже прошу вас именем христа распятого на кровоточащем кресте…

Вик Трембл (он вновь на время стал им) посмотрел вверх через левое плечо; клочок бумаги, на котором он писал карандашом, куда-то улетел. Пока он поворачивал голову, Фрэнк Хейд обошел его кресло и встал перед ним. Глаза их встретились.

— Ты — это Он, — прошептал Вик, охваченный священным ужасом.

— Да, сын мой, — Хейд оглянулся по сторонам, убеждаясь, что никто не проявляет беспокойства. — Ты давно меня ждешь?

— Тебе еще не хватило трупов, или как?

Трембл старался выиграть время, собираясь с силами. Он пытался забыть о голоде, крови и головокружении. Вот он какой — Болеутолитель — очень похож на тот рисунок. В отличие от самого Трембла, убийца выглядел хорошо отдохнувшим. Старше, чем он ожидал, светлые волосы на висках были покрыты сединой. Бледное лицо. На Болеутолителе был ярко-синий пиджак с эмблемой спортивного клуба. Чисто выбрит. Ледяные глаза сияли радостью маньяка.

— Ты ожесточен, — когда убийца заговорил, Трембл обратил внимание, что он иногда притрагивается языком к правому уголку верхней губы.

Трембл уставился на него, ожидая следующего движения. Любого движения. Вокруг никого не было. Все избегали его, человека в кресле. Ты разговариваешь сам с собой на улице или в метро — не важно, говоришь ты что-нибудь разумное или выдаешь себя за вампира или президента США — в любом случае все думают, что ты просишь подаяния. Склонность Трембла к членовредительству и его болтовня заставляли держаться подальше даже самых любопытных и самых наивных.

— Сколько ты уже?… — спросил он, сжав губы как чревовещатель.

— Восемнадцать ушло к Господу, — это сказал скорее Отец, чем сам Хейд. Сказал с гордостью.

— Ты хочешь сказать, что отправил их в рай? — Трембл вытер нос краем одеяла, испачканного кровью и грязью. — Включил ли ты в это число Эйвена, Майка и Рив?

Хейд хотел было спросить — а кто это такие? — но тут проходящий поезд заглушил их беседу.

Очень многое пронеслось в голове каждого в это мгновение. Как будто оба сразу поняли друг о друге все. Хотя Болеутолитель вполне мог показаться Тремблу просто склонным к полноте парнем, который слоняется по метро в поисках девочек. А Хейд вполне мог принять свою очередную жертву за явного психопата, душа которого буквально вопила о спасении.

Вспышка наваждения: оба испытали ее, как Каин — первый в мире убийца, и Авель — первая в мире жертва.

Наваждение. Очередного поезда все не было. Как видно Хейд захотел узнать, о каких людях спрашивал его Трембл. Может быть тут происходит примерно то же самое, что и с человеком у скульптуры Пикассо, и он вскоре опять услышит историю о маленьких серых пришельцах?

— О ком ты говоришь? — хотел он спросить, но человек в кресле был слишком погружен в мир своих фантазий, чтобы ответить.

Он так давно находился в поиске, что отрастил бороду, оттенка более темного, чем собственные волосы. Над китайским пляжем взошло солнце, симпатичная медсестра с крашенными хной волосами облегчила его боль, он протянул руку к своему паху и ничего там не обнаружил, вокруг Болеутолителя появилось сияние, которое оказалось светом фар приближающегося поезда. Фил Коллинз пел о том, что чувствует в воздухе приближение чего-то, ему аккомпанировали удары барабана, глухие, как будто гвозди забивали в гроб, и вперед, вперед, вперед, в неистовом серфинге. Вот уже несколько недель он не снимал с руки лангетку из стекловолокна; локоть саднило так же, как запястье.

Забавные вещи приходят в голову, когда собираешься умереть.

При мысли о смерти он поморщился.

Хейд решил, что он морщится от боли.

И испытал большую радость от справедливости своей миссии.

— Кактыэтоделаешь? — Трембл еще раз поморщился, выпаливая эти смертельно слитые слова. Его левый мизинец дрожал, слегка поглаживая подлокотник кресла; таким движением отводят волосы, упавшие на лицо женщины, перед моментом близости.

Его финальной битве с Болеутолителем должно что-то предшествовать, в этом Трембл был уверен. Как мужчина, мобилизованный на войну, или полицейский, выезжающий по сигналу о помощи, он хотел прежде получить ответы на некоторые вопросы.

Его сердце стучало, как электричка, громыхающая на рельсах:

— Как ты…?

— Как я что, сын мой? — Хейд решил, что с этим психопатом нужно разговаривать очень мягко.

— Не смей меня так называть! Ты убийца, а я не желаю быть в родстве с убийцей!

— Мы все из одной семьи, семьи людей, сын мой. Прошу, позволь мне притронуться к тебе. Исцелить тебя.

Глаза Трембла шарили по телу Хейда в поисках оружия, которое тот носит с собой. Должно же быть какое-то оружие, черт возьми!

— Да, верно.

Трембл вспомнил тот вечер в баре «Нолэн Войд». Банди на телеэкране, пытающийся выиграть время. А кто из них выигрывает время сейчас? Он знал, что им обоим суждено сегодня умереть. Почему он должен, например, сомневаться в гомосексуальности Хейда? Этот парень — наверняка голубой. Играет роль этакого неженки, а потом кромсает людей почем зря. Но… где же его оружие?

Поцелует ли его Болеутолитель, прежде чем вонзить в него нож? Поцелует ли в губы того, чью плоть сейчас взрежет? Захочет ли слегка куснуть его за ухо, как Трембл хотел поступить с Рив?

Детективы, Дейвс и Петитт, говорили, что парень применяет какую-то кислоту. Вольет ли он эту кислоту ему в ухо, после того как слегка куснет его? Будет ли капать кислоту на половые органы своей жертвы? Будет ли у меня эрекция? Трембл размышлял.

— Исцели меня, — согласился Трембл. Освещение было вполне достаточным; у Болеутолителя были глаза доброго школьного учителя.

— Да, — сказал Хейд, как будто соглашаясь на просьбу заплатить за ланч.

Господи! Парень стоит перед ним торжественно, как проповедник, ожидая, что Трембл покается в чем-то, например, в том, что воровал или занимался онанизмом. Покается в грехах.

Все грех: засохшая кровь на одеяле, последний разговор с матерью, прощальный взгляд Рив. Все было ошибкой.

Легкость, с которой он позволил Майку Серферу и Американской Мечте исчезнуть там, куда ему самому предстояло шагнуть сейчас.

Наступил момент, когда Хейд ослабил бдительность, положив ладонь на плечо Трембла. Пиджак Болеутолителя зашуршал, голубая ткань напоминала весеннее небо, которое как будто опустилось сюда сверху.