Чеви Стивенс - Похищенная

Вечером в прошлое воскресенье я подхватила простуду, которая грозила осложнениями, и сидела в унынии на своем диване в выцветшей фланелевой пижаме и домашних тапочках в форме ежиков, с коробкой салфеток, чтобы сморкаться, на коленях, перед включенным телевизором с выключенным звуком. В конце подъездной дорожки хлопнула дверь автомобиля. Я на секунду затаила дыхание и прислушалась. Звук шагов по гравию? Я выглянула в окно, но в темноте ничего не было видно. Я схватила стоявшую возле камина кочергу.

Мягкие шаги по ступенькам, потом тишина.

Крепко сжимая кочергу, я посмотрела в глазок, но не смогла ничего разглядеть.

За дверью послышался какой-то шорох. Эмма подняла лай.

— Я знаю, что ты здесь, — завопила я. — Лучше тебе сказать, кто ты такой, и немедленно!

— Господи, Энни, я просто подняла твою газету.

Мама.

Я отодвинула все засовы — когда приходил слесарь, чтобы починить раму на задней двери, я попросила его установить еще один, дополнительный. Эмма разок понюхала маму и тут же отправилась в спальню, где, вероятно, спряталась под кроватью. Я бы тоже с удовольствием присоединилась к ней.

— Мама, почему ты сначала не позвонила?

Она мотнула головой так, что задрожал ее конский хвостик, после чего сунула мне в руки газету, развернулась и пошла прочь. Я схватила ее за плечи.

— Подожди! Я не собиралась тебя прогонять, просто ты меня до смерти перепугала. Я только… задремала.

Она обернулась и, глядя большими голубыми кукольными глазами куда-то в стену у меня над головой, сказала:

— Прости.

Я была ошарашена. Хотя это ее «прости» и не совсем соответствовало своему изначальному смыслу, я в принципе не могла вспомнить, когда мама в последний раз извинялась за что бы то ни было.

Взгляд ее скользнул по моим тапочкам с ежиками, и ее брови удивленно поднялись. Моя мама зимой и летом носила комнатные туфли на высоких каблуках с отделкой из перьев марабу, и прежде чем она успела как-то прокомментировать мою обувь, я сказала:

— Может быть, все-таки зайдешь в дом?

Только когда она зашла в прихожую, я заметила, что одной рукой она прижимает к груди большой пакет из коричневой бумаги. На секунду мне показалось, что она принесла с собой какую-то выпивку, но нет, пакет был плоским и прямоугольным. В другой руке у нее был пластиковый контейнер, который она протянула мне.

— Уэйн забросил меня сюда по дороге в город. Я испекла твое любимое печенье, Мишка Энни.

Ах… Печенье с арахисовым маслом в форме медвежьей лапы, где в роли подушечек выступали кусочки расплавленного шоколада. Когда я была маленькой, она пекла мне его, если я грустила или если она чувствовала в чем-то свою вину, что, скажем прямо, бывало нечасто. Похоже, после нашей размолвки ее мучили угрызения совести.

— Ты очень внимательная, мама. Я действительно соскучилась по таким вещам.

Она ничего не сказала, просто стояла, зыркая глазами по сторонам, а потом прошла через комнату, чтобы указать мне на сухие листья папоротника, стоявшего на каминной доске.

Прежде чем она начала критиковать мое умение ухаживать за домашними растениями, я сказала:

— Не знаю, захочешь ли ты посидеть со мной — у меня насморк, но если ты останешься, я сейчас сделаю чай.

— Ты заболела? Почему же ты ничего не говоришь? — Она оживилась, будто выиграла в домашней лотерее. — Когда Уэйн вернется, мы поедем к моему доктору. Где у тебя телефон? Я позвоню туда прямо сейчас.

— Хватит уже с меня докторов.

Черт, я говорю точно как Выродок!

— Послушай, если бы я решила, что мне нужно к врачу, я бы поехала туда сама. Но только это не имеет значения, потому что уже конец дня и мы все равно не будем записываться на прием.

— Это просто смешно! Разумеется, доктор примет тебя.

Всю жизнь маме и в голову не приходило, что ей придется чего-то дожидаться — приема у врача, столика в ресторане, очереди в супермаркете. И как это ни поразительно, обычно все заканчивается тем, что доктора принимают ее в течение часа, в ресторане находится лучший столик, а менеджер магазина специально для нее открывает еще одну кассу.

— Стоп, мама, я в порядке. Доктору нечего делать с моей простудой… — Она уже открыла рот, чтобы возразить, но я решительно подняла руку. — Но обещаю: если мне станет хуже, я обязательно к нему обращусь.

Она вздохнула, поставила сумочку и пакет на журнальный столик и похлопала рукой по спинке дивана.

— Почему бы тебе не прилечь, а я пока сделаю горячий чай с лимоном и медом.

Сказать, что я и сама могла бы вскипятить воду, — значит, вызвать еще один ее укоризненный взгляд, поэтому я просто рухнула на диван.

— Конечно, все стоит там, над плитой.

Мама, после того как принесла мне парующую кружку чаю и тарелку своего фирменного печенья «Мишка Энни», а себе налила приличный бокал красного вина, стоявшего в кухне, села на край дивана и укутала нас обеих пледом.

Она сделала большой и долгий глоток вина, протянула мне пакет и сказала:

— Я нашла альбом, о котором ты говорила. Он просто затерялся среди вещей.

Ясное дело, а как же иначе. Но я не стала ничего уточнять. Она привезла мои фотографии, горячий чай разливался по телу приятной волной, и даже мои ноги, упиравшиеся ей в бок, начали согреваться.

Когда я начала листать альбом, мама вынула из сумки конверт и протянула его мне.

— Этих снимков у тебя не было, так что я сделала копии.

Удивленная этим неожиданным жестом, я взглянула на первый из них. Они с Дэйзи были на каком-то катке — одинаковые костюмы, волосы завязаны в одинаковые хвостики, одинаковые коньки. Дэйзи на вид лет пятнадцать, так что снимок сделан, видимо, незадолго до аварии, и мама в розовом блестящем костюме выглядит примерно на тот же возраст. А я и забыла, что она тоже иногда каталась с Дэйзи, когда та тренировалась.

— Окружающие часто говорили, что мы с ней могли бы быть сестрами, — сказала мама.

Мне так и хотелось ответить: «Правда? Я бы так не сказала».

— Ты была красивее.

— Энни, твоя сестра была прекрасна.

Я взглянула на нее. Глаза ее горели, и я знала, что ей это приятно. А также я знала, что она согласна со мной.

Пока она ходила, чтобы налить еще вина, я просмотрела остальные фотографии, и, когда она снова устроилась у меня в ногах с полным бокалом, — на этот раз она принесла с собой наполовину пустую бутылку и поставила ее рядом на столике, — задержалась на последней, где они с отцом были сняты в день свадьбы.

Когда я снова взглянула на маму, она пристально смотрела в свой бокал. Это могло быть игрой света, но мне показалось, что глаза у нее влажные.

— Твое платье было бесподобным!

Я рассматривала глубокий вырез, заканчивающийся фестоном в виде сердца, и длинную расшитую бисером фату в белокурых волосах.