Роджер Эллори - Красная лента

— Что ты сделал? — спросила Кэтрин.

Ее голос заставил меня вздрогнуть. Я чувствовал, что глаза у меня сухие, хотя мне хотелось плакать. Я не плакал — ни тогда, ни когда-либо после. В тот момент мне тоже не хотелось плакать. Я хотел вести себя сдержанно, отстраненно. Умирающая женщина. Убитый горем муж. Решение. Вот и все. Мне оставалось только догадываться, через что пришлось пройти отцу. Позже, вспоминая эти события, я понял, что все было предопределено. Вопрос был лишь в том, когда это случится. Отец сохранял матери жизнь до тех пор, пока все не устроил. И я ему помог. Я пытался вспоминать об этом по-другому. Не с горечью и недоумением, а с благодарностью. За те недели, работая вместе в подвале, мы сблизились больше, чем когда-либо прежде. Я лучше узнал моего отца. Я увидел, что он хороший человек, человек с принципами и этикой, человек несгибаемой воли. Мне хотелось верить, что я унаследовал хоть какие-то его черты. Я хотел, чтобы хотя бы частица отца осталась со мной.

— Что ты сделал, Джон?

— Я подождал. У меня все это не укладывалось в голове, но я попытался понять решение отца. Потом я пошел наверх и вызвал местного доктора. Он приехал с полицейским и коронером, и они увезли меня с собой.

Я на секунду замолчал. Я снова видел, как стою в коридоре, потом спускаюсь в подвал. Там люди. Я, доктор, полицейский и коронер.

— Чтобы поднять отца наверх, им пришлось вынуть его из гроба. Я помню, как поднялась рука матери, когда они пытались вытащить отца. Он держал ее за руку, понимаешь? Держал крепко, да так и окоченел. Когда они поняли, что придется как-то разогнуть его пальцы, они отослали меня наверх.

Я видел, как постепенно меняется выражение лица Кэтрин.

— Они подумали, что если я увижу, как полицейский и доктор пытаются вырвать руку моей матери из ладони отца, то могу огорчиться. Но я не хотел уходить. Я решил остаться. Я понимал, что вижу их в последний раз, и не хотел упустить этой возможности. Им удалось разделить их. Я молча стоял и смотрел, как они с трудом вытащили тело отца из гроба. Лестница была узкая. Пиджак отца зацепился за гвоздь, и я подумал, что они его уронят.

Кэтрин подалась вперед, словно пытаясь быть как можно ближе ко мне.

— У них получилось. Они вынесли отца наверх и положили на носилки, стоявшие в коридоре. Потом отнесли к машине. После этого они вернулись за матерью. Она не весила столько, сколько отец, не была такой высокой, поэтому они без проблем подняли ее наверх. Я подождал внизу, пока не услышал, как уехала машина коронера. В подвал спустился доктор и сказал, что мне надо подняться наверх. Но я не хотел. Я хотел остаться внизу, среди стружек и горшочков с лаком, банок из-под кофе, наполненных гвоздями и шурупами, — в подвале с его запахами и звуками, в том месте, где я в последний раз видел отца живым.

Я остановился, чтобы перевести дух. Воспоминания пробудили в моей душе бурю эмоций.

— Доктор хотел бы посочувствовать мне, но не мог поставить себя на мое место. Я думаю, поэтому он решил и не пытаться. Он пожелал мне всего хорошего, сказал, чтобы я звонил, если что-то понадобится. В его голосе чувствовалось… Ну, ты понимаешь… когда кто-то говорит, чтобы ты звонил в случае чего, но на самом деле надеется, что ты не позвонишь. Что он мог сказать? Он был обычным доктором. Он накладывал гипс, принимал роды и подписывал свидетельства о смерти. Он сказал, чтобы я звонил, но надеялся, что я этого не сделаю. Я пожал ему руку и сказал, что со мной все будет в порядке и беспокоиться не стоит.

— Но это было не так, — сказала Кэтрин.

— Я не знаю, было, не было… Я стараюсь не думать об этом.

— А потом?

— Похороны. Их похоронили вместе в гробу, который я помог сделать. Я выставил дом на продажу. Кто-то его купил. Я выплатил закладную и разобрался с кредиторами. Я заплатил за похороны, погасил просроченные счета и банковские займы, все те вещи, которыми отец умудрялся заниматься на принципах равноправия сторон. Когда я все закончил, я положил семь с половиной тысяч долларов на банковский счет в Салем-Хилл и вернулся в колледж.

— Когда это было? — спросила Кэтрин.

— В марте восьмидесятого года.

— А в августе ты познакомился с Лоуренсом Мэттьюзом?

— В сентябре.

Кэтрин молчала.

— Ты это хотела узнать, верно? Ты хотела узнать о моих родителях.

— Ты жалеешь, что рассказал мне?

— Жалею? С чего бы я жалел?

— Не знаю. Ты так не хотел о них говорить. Было…

— Сейчас это не имеет значения, — сказал я и тут же понял, что что-то исчезло. Темная тяжесть — небольшая, но темная — исчезла из моей души. За это я был благодарен Кэтрин.

— Ты в порядке? — спросила она.

— Конечно, — ответил я. — Я в порядке. Может, пойдем чего-нибудь поедим?

— Конечно, Джон, давай.

Я встал со стула и огляделся в поисках пиджака, пальто и шарфа.

Когда мы вышли из квартиры, Кэтрин взяла меня за руку. Я сразу этого не почувствовал, заметил лишь минуту спустя. Это было приятное ощущение. Я такого прежде не испытывал.

— Спасибо, что рассказал, — сказала она, когда мы вышли на улицу.

— Спасибо, что выслушала.

Позже мы молча стояли в коридоре моей квартиры. Кэтрин развеяла все сомнения, которые могли у меня возникнуть. Она протянула мне руку. Меня влекло к ней словно магнитом.

Она прижималась ко мне едва заметно, словно была бестелесным духом. Я обхватил ее за плечи и крепко прижал к себе. Я почувствовал на шее ее дыхание, ощутил легкий запах цитрусовых духов, под которым прятался аромат ее кожи.

Так мы стояли примерно мину ту, потом вошли в гостиную и сели на диван. Кэтрин немигающим взглядом смотрела мне прямо в глаза, и это была самая очаровательная и удивительная вещь, которую она могла сделать.

Я хотел, чтобы она снова прижалась ко мне.

— Я не хочу, чтобы ты думал… — начала она.

Я поднял руку, и она замолчала.

— Иногда, — сказал я, — лучше, когда есть кто-то, чем когда нет никого.

— Ты хороший человек, Джон Роби, — сказала она, и хотя ее голос был лишь слабым шепотом, я расслышал каждое слово.

Ее глаза блестели от слез. Она смахнула их ладонью.

— Мне пора, — сказала она, приподнимаясь.

— Я хочу, чтобы ты осталась.

— Я знаю, но не могу. Мне не стоит…

— Не стоит?

— Ты прекрасно понимаешь, что может случиться, если я останусь… А я не хочу…

— Чего ты не хочешь?

— Если мы… Если между нами возникнет связь, то появится еще одна причина, по которой я должна буду поехать с тобой, я не могу так поступить.