Лиза Гарднер - Клуб непобежденных

Лицо Гриффина приняло пугающе холодное выражение.

— Пресса, бесспорно, согласится с вами, — произнес он тихо и зловеще.

— Пресса не всегда бывает не права.

— И тогда общественность примется названивать мэру, а мэр позвонит губернатору, а губернатор — моему начальству, и Дэвид Прайс получит то, что просил.

— Но вы-то получите Насильника из Колледж-Хилла!

— Вы действительно так думаете, Джиллиан? А как мы узнаем, что имя, которое назовет нам Прайс, то самое? Как мы узнаем, что это не еще один козел отпущения? А если даже это и будет тот самый человек, на основании чего мы выстроим дело? У нас нет ни отпечатков, ни волос, ни волокон кожи, ни ДНК. Сегодня мы его арестуем только за тем, чтобы завтра отпустить.

— Д'Амато очень изобретателен. Он выдвинет пока какое-нибудь правдоподобное обвинение, чтобы выиграть время. А вы пока соберете улики. Такое прежде срабатывало.

— Когда полиция Провиденса арестовала невиновного человека?

Уверенность почти покинула Джиллиан. Бедный Эдди Комо! Жестокий смысл известия о его невиновности еще не проник до конца в сознание Джиллиан. Но пока она не могла позволить этой мысли полностью завладеть ею. Джиллиан сделала еще одну попытку:

— По крайней мере этот арест запустит машину в действие, сдвинет дело с мертвой точки.

— То, что предложил нам Прайс, ничто, воздух, — возразил Гриффин. — Именно это удается ему лучше всего. Он предлагает вам угольки, но представляет их как первоклассное жаркое. Да, он настоящий преступник века — готовый информационный материал для сетевых «Новостей» и кабельного телевидения.

— Гриффин, но все эти девушки, эти бедные, бедные девушки...

Гриффин молчал. Джиллиан подумала, что, возможно, наконец достучалась до него, но тут он заговорил:

— Я хочу рассказать вам кое-что, Джиллиан. То, что известно лишь очень немногим. Я попрошу вас никогда не упоминать об этом. Согласны?

Джиллиан прошиб озноб. Ей хотелось сказать «нет», и она подумала, что именно такое чувство, вероятно, возникает, когда заключаешь сделку с дьяволом. Но Джиллиан беспомощно кивнула.

— Полтора года назад, когда мы пришли брать Дэвида Прайса, я спустился в подвал его дома. Я увидел десять крохотных холмиков — там, где в земляном полу он закапывал свои жертвы. Я увидел матрас, где он насиловал их, и все страшные инструменты, с помощью которых истязал их. Но, видя все это, я тем не менее еще не помышлял на него нападать. Я вызвал сотрудников отдела идентификации, чтобы те занялись местом преступления. Я велел надеть на него наручники, а сам занялся всеми процедурными моментами, связанными с возникшей ситуацией. Это был громкий арест и громкое дело. Поэтому мы все отнеслись к процедуре очень серьезно.

Глаза Гриффина встретились с ее глазами и задержались на них.

— И тут Прайс начал говорить. Стоя в наручниках между детективами Уотерсом и О'Рейли, он завел этакую непринужденную светскую беседу. О том, как знакомился с детьми, как похищал их, что с ними делал. То, что он рассказывал, да еще так спокойно... надрывало душу и было страшно даже для нас, профессионалов. Но эти рассказы были вместе с тем признательными показаниями, по всей форме, поэтому мы позволяли ему болтать, а тем временем Уотерс записывал его свидетельства на пленку. Внезапно Прайс сменил тему. Он перестал говорить про детей. Он начал говорить о Синди.

Гриффин замолчал. Джиллиан смотрела на него широко раскрытыми глазами. У нее появилось жуткое ощущение, что лучше бы ей никогда не слышать того, что он сейчас скажет.

— В последние две недели ее жизни, — тихо продолжал Гриффин, — стало ясно, что она не выкарабкается. Рак выел ее вдоль и поперек. Синди не могла ходить, сидеть, не могла даже поднять руку. Я привез ее домой, как мы и договорились, поместил ее в гостиной на специальную кровать и пригласил сиделку из хосписа, чтобы та приходила и помогала мне. Синди пока была в состоянии моргать глазами, и вот так мы с ней общались. Я задавал Синди вопросы, и она моргала один раз, когда хотела сказать «да», и два раза — чтобы сказать «нет». Очень похоже на то, как вы общаетесь с вашей матерью. — Гриффин с усилием сглотнул. — Я постоянно спрашивал ее, любит ли она меня, раз по сто в день — просто для того, чтобы увидеть, как она моргает. Чтобы удостовериться, что она еще жива. В тот момент я как раз вел проклятое дело Добряка. Многими вещами я мог заниматься дома: принимать и рассылать звонки, делать всевозможную бумажную работу... Но иногда все же приходилось выходить из дома, и иногда сотрудница хосписа тоже нуждалась в перерыве. Потому порой... порой нам на смену приходил Дэвид. Да, это так, — кивнул он. — Наш добрый друг и услужливый сосед, ранее плакавший и говоривший: «Мы победим эту напасть», милейший Дэвид Прайс приходил к нам в дом и сидел с Синди. Тогда это представлялось хорошей идеей.

Но вот мы оказались там, в этом подвале, рядом с этим матрасом и с этим верстаком и этими маленькими темными холмиками. Мы были там, и Дэвид начал рассказывать мне, что он делал теми послеполуденными часами, когда оставался с Синди. Точнее, то, что он проделывал с моей женой.

Заметив выражение ужаса в глазах собеседницы, Гриффин энергично покачал головой.

— Нет, ничего такого, Джиллиан. Синди была взрослой женщиной, а Дэвида интересовали маленькие дети. Она представляла для него нечто более ценное. Она была его безропотной слушательницей. Да, черт возьми, в лице Синди он нашел для себя хорошую аудиторию. Поймите, уже больше года Прайс занимался этими невообразимыми оргиями, воруя и умерщвляя маленьких детей. И ни у кого не зародилось ни малейшего подозрения. А это означало, что ему не с кем было поговорить, некому похвалиться. Именно желание похвастаться и завлекает преступника в ловушку, и Прайс хорошо понимал это. Но тут перед ним была Синди, беспомощная, умирающая, не способная вымолвить ни слова. И вот он приходит и рассказывает ей все. В мельчайших деталях, понимаете? Каждую малейшую, ужасную подробность о том, как он выслеживает детей, подбирается к ним, как похищает, мучает, душит и хоронит этих детей в своем подвале. Рассказывает и рассказывает — непрерывная, бесконечная исповедь порока и вырождения. И Синди не может избежать этого. Синди не может вымолвить ни слова.

«Тебе, наверное, интересно знать, — сказал мне Дэвид, — что она, должно быть, чувствовала, видя, как ты всякий раз с благодарностью приветствуешь меня, возвращаясь домой. Ты наверняка сейчас думаешь, как страстно ей хотелось, чтобы ты угадал что-нибудь по ее лицу. Или по моему. Стоило только задать нужный вопрос...» Он наслаждался тем, что моя умная, тонкая жена знает все о его страшных художествах и не может ничего сделать, чтобы остановить его. Моя добрая, сострадательная жена, решил он, будет умирать, отягощенная знанием об этих злодействах. А ее муж на протяжении всего этого времени ни сном ни духом не подозревал ровным счетом ничего. Все это время ее муж был так признателен Дэвиду, что он приходит помочь...