Лиза Гарднер - Клуб непобежденных

— Да. Ощущение чего-то резинового, как будто на нем были перчатки из латекса, и тогда я сразу подумала о Триш... испугалась за Триш.

— Что вы можете сказать о его лице? Вы дотрагивались до его лица, пытались его расцарапать? Быть может, у него была борода, усы, щетина?

Джиллиан задумалась.

— Н-не-ет... Я не помню, чтобы дотрагивалась до его лица. Но он смеялся. Он говорил. Не было ощущения, что голос приглушен. Так что, пожалуй, я бы не сказала, что на голову было что-то натянуто.

— Вы его ударяли?

— Я... э... я ударила его между ног. Руками. Я сплела пальцы вместе — знаете, как учат на курсах по самообороне.

— Он был одет?

— Да. На нем была одежда, туфли. Полагаю, он уже собирался уходить.

— Во что он был одет? Вы сказали, что ударили его между ног, какая на нем была ткань? На что похоже?

— Хлопок, — не задумываясь ответила она. — Когда я его ударила, то ощутила мягкую ткань. Именно мягкий хлопок, а не джинсу. Наверное, что-то вроде хаки или спецовки?

— А выше?

— Я била его по ребрам... опять что-то мягкое... Хлопчатобумажное. Пуговица... Да, думаю, рубашка на пуговицах. — Джиллиан снова подняла голову и уверенно закивала. — По-моему, логично, да? Для той городской округи. Ведь, уходя, он должен был прилично выглядеть, как типичный студент, в брюках и рубашке.

— Именно так, как любил одеваться Эдди Комо?

— Да, именно!

Задумчиво кивнув, Гриффин повернулся и посмотрел на воду. Солнце стояло уже высоко, мерный плеск волн успокаивал. Пляж был тих и безлюден. Никого, кроме них да птиц-перевозчиков, все еще фланирующих по мокрому песку в поисках пищи.

— Великолепное место! Как, должно быть, приятно наезжать сюда по выходным, освобождаться от постоянного напряжения, которого требует ведение собственного бизнеса, — промолвил он.

— Я тоже так думаю.

— Ваша мама все еще приезжает сюда?

— Она любит сидеть на крыльце. Такая поездка — настоящее приключение для них с Топпи, когда наступает летняя жара.

Гриффин искоса посмотрел на Джиллиан:

— А Триш?

— Она тоже любила это место.

— Расскажите мне о ней, Джиллиан, здесь, в этом месте.

— Зачем?

— Воспоминания — хорошая вещь. Даже если они болезненны.

Джиллиан молчала, не зная, что сказать, и это смущало ее. Прошел всего год с тех пор, с двенадцатого мая. Не могла же она так быстро забыть Триш. Нет же, нет, Триш не могла так быстро исчезнуть из ее памяти. Джиллиан заставила себя успокоиться, ее дыхание стало ровным. Она посмотрела на медленно набегающие волны и подумала, что это не так уж сложно.

— Триш была озорная, задорная. Она любила шумно и весело плескаться, с плеском бросалась в волны, точно громадная кукла, потом перекатывалась по пляжу, пока все тело не облеплял песок. А после этого подбегала ко мне или к маме и пугала, делая вид, что хочет обнять нас по-медвежьи.

— А вы что?

Джиллиан улыбнулась:

— Кричали и корчили гримасы. Триш рассказала бы вам. Я не любительница купаться и валяться по колючему песку. Мне больше нравится лежать на большом полотенце, под большим зонтиком, с какой-нибудь занимательной книжкой. В этом-то и был весь фокус.

Она повернулась к Гриффину и посмотрела ему в глаза:

— Расскажите мне о своей жене. Если воспоминания так хороши, хоть и болезненны, расскажите мне о ней.

— Ее звали Синди, она была красивая, и я любил ее.

— Как вы познакомились?

— На туристском маршруте в Белых горах. Мы оба были членами Аппалачского альпинистского клуба. Ей было двадцать семь лет. Мне — тридцать. Синди обошла меня при восхождении на гору Вашингтона, но зато я обошел ее на спуске.

— Чем она занималась?

— Она была инженером-электриком.

— В самом деле? — удивилась Джиллиан. Почему-то эта призрачная жена казалась ей не слишком умной... Пожалуй, какой-нибудь недалекой блондинкой, по контрасту со смуглым, мрачноватым, но эффектным Гриффином.

— Она работала в одной фирме в Уэйкфилде, — продолжал Гриффин. — А кроме того, подрабатывала на стороне, брала частные заказы. Как раз перед тем, как заболеть, она придумала новый тип аппарата для ЭКГ. Получила патент и все такое. Патент на имя Синди С. Гриффин, защищенный законом США об авторских правах. У меня до сих пор висит на стене этот сертификат.

— Она была так сведуща в своем деле?

— Синди продала права на свое изобретение за три миллиона долларов. Она была большая умница.

Изумленная Джиллиан уставилась на него:

— Вам же... вам же теперь нет необходимости работать.

— Я бы так не сказал.

— Три миллиона долларов...

— Есть масса причин для того, чтобы работать. Вот у вас есть деньги, Джиллиан. Однако вы работаете.

— Деньги есть у моей матери. Это не одно и то же. Мне нужны... я хочу иметь свои собственные.

Гриффин улыбнулся:

— А те деньги заработала моя жена. Что, если я тоже хочу и считаю нужным иметь свои собственные? К тому же, — прибавил он, — я все их отдал.

— Вы все их отдали?

— Да, вскоре после большой катастрофы. Позвольте заметить: если попытка оторвать башку педофилу не убеждает людей в том, что ты чокнутый, то уж отказ от миллионов свидетельствует об этом.

— Вы все их отдали... — повторила Джиллиан, пытаясь осознать эту мысль. Стараясь поставить себя на место полицейского следователя, который зарабатывает, должно быть, тысяч пятьдесят в год и при этом отдает три миллиона. Ну хорошо, пусть полтора — после уплаты всех налогов.

Гриффин смотрел на нее изучающим взглядом. Она, вероятно, недоумевает, зачем он рассказал ей все это. А с другой стороны, быть может, и нет. Ему, конечно, не следовало самому являться в ее домовладение прошлой ночью. Не стоило с глазу на глаз обсуждать передачу ею денег отцу Ронделлу. И тем не менее он продолжает себя изобличать, а Джиллиан продолжает беседовать с ним. Вероятно, они оба не совсем нормальны.

— Когда Синди впервые подписала эту сделку, то есть договорилась о продаже прав на свое изобретение, это было потрясающе. Она пять лет трудилась над этой штуковиной, а затем — раз, два! — не только довела ее до ума, но и продала за такие деньги, о каких мы никогда не мечтали. Это было поразительно. Будоражило нервы. Напоминало чудо. Но потом она заболела. Только что она была моей жизнерадостной, счастливой, энергичной женой — и вдруг превратилась в медицинский диагноз. Обширный рак поджелудочной железы. Врачи отпустили ей восемь месяцев. Она прожила только шесть.

— Мне очень жаль.

— Когда Синди заработала эти деньги, мне это страшно понравилось. — Гриффин пожал плечами. — Черт, три миллиона долларов, что же тут может не понравиться? Она пристрастилась к покупкам в «Нордстроме», мы начали поговаривать о новом жилье, замахивались даже на яхту. Тогда все это казалось так увлекательно, забавно. Отдавало сюрреализмом. Как маленькие дети, мы не могли поверить, что кто-то дал нам такую кучу денег. Но потом она заболела, и ее не стало. А эти деньги... Они висели как хомут у меня на шее. Будто я заключил какую-то сделку с дьяволом. Выиграл состояние — потерял жену.