Борис Старлинг - Шторм

Кейт озирается по сторонам, но по-прежнему не видит никого из абердинских любителей. Их поглотил водоворот толпы. Алекс мечется из стороны в сторону. Он тоже ищет знакомые лица.

И тут сознание Кейт с неумолимой остротой пронзает простая, но ужасная мысль: "Если мы останемся здесь, то погибнем".

Вот так, проще некуда. Ни ей, ни другим – всем, кто находится на этом судне, – не приходится рассчитывать на чью-либо помощь и остается полагаться лишь на свои силы. Единственный человек, которого Кейт в состоянии спасти, это она сама. Возможно, наверху, на открытом пространстве, где есть шлюпки и еще какие-то спасательные средства, она и сможет принести пользу другим.

Но для этого нужно сперва выбраться на верхнюю палубу.

Алекс смотрит на нее. Она знает, что его посетила та же самая мысль.

Не сговариваясь, они приходят к одному и тому же решению. Sauve qui peut! Спасайся, кто может!

Алекс наклоняет голову и устремляется вперед, выставив перед собой сложенные руки. Потом он разводит их в стороны, бесцеремонно раздвигая толпу, словно корабельный форштевень, рассекающий неспокойные штормовые воды. Толпа расступается, раздается, теснится, и, прежде чем успевает сомкнуться снова, Кейт устремляется за ним по пятам, в образовавшуюся брешь. Она лишь смутно осознает возмущенные крики, гневно замахивающиеся на них кулаки и, даже получив удар в челюсть, почти не замечает этого.

В памяти всплывает фраза из лекции, которую она слушала на полицейских курсах: "Дофамин – это медиатор, который выделяется, когда индивид энергично стремится к важной для него цели. Например, такой, как собственное спасение".

Слово "дофамин" формируется и переформируется перед ее мысленным взором.

На лестнице и следующей палубе теснота еще пуще, чем уровнем ниже. По обе стороны тянутся линии одинаковых дверей. Это двери кают, одну из которых хотела занять сама Кейт и разместившиеся в которых пассажиры, похоже, вывалили наружу все одновременно.

Кейт требуется несколько мгновений, чтобы осознать, что в массе своей эта толпа не бурлит и люди не вступают в борьбу друг с другом, прорываясь к спасению. Среди пассажиров немало пожилых, они, похоже, покорились судьбе и практически не предпринимают усилий, чтобы ее изменить. Один старик даже любезно отступает в сторону с их пути и слегка улыбается, когда они спешат мимо. Осознавая, что их жизнь так и так подходила к концу, эти люди смиряются с тем фактом, что час кончины настал чуть раньше, чем они ожидали. Качка и шторм контрастируют с их несуетливым спокойствием.

Создается впечатление, будто Кейт и Алекс пребывают в разных измерениях: их движения стремительны, но продвижение осуществляется так, словно они то и дело оказываются внутри пузыря замедленного времени. Проскочить по коридору удается быстро, но следом за тем они попадают в очередную пробку у следующей лестницы. Бросок, затор, снова бросок. Все, кто может, цепляются за перила, и они в конце концов не выдерживают. Крепления разрываются в одном месте, потом в другом, и вот уже перила отрываются полностью. Люди, державшиеся за них, валятся с ног и падают друг на друга, загромождая лестницу.

Алекс, не теряя времени зря, запрыгивает на песчаную дюну из человеческих тел и карабкается вверх прямо по ним. По чьим-то головам, по чьим-то торсам. Порой его ноги проваливаются, но он вытаскивает их на колышущуюся поверхность, как вытаскивал бы из зыбучего песка. Кейт не отстает от него, а когда чья-то рука хватается за ее лодыжку, освобождается сильным пинком.

Выживают сильнейшие, будь оно все проклято!

На вершине лестницы Алекс оборачивается к ней и поднимает вверх два пальца. Осталось пройти две палубы. Еще две палубы, прежде чем они доберутся до открытого воздуха. Она кивает ему.

"Было бы гораздо легче, не будь паромы спроектированы так, чтобы держать пассажиров внутри, в своем чреве. Предполагается, что там они надежно защищены от природных стихий, но, когда эти стихии по-настоящему дают о себе знать, оказывается, что самое безопасное место – это верхняя, открытая палуба. Ветер, дождь и все прочее – ерунда по сравнению со стальными переборками, сквозь которые не прорвешься и которые превращают судно в гигантскую братскую могилу".

Прорываясь вверх следом за Алексом, Кейт с удивлением осознает, что не испытывает страха. Страх – это нечто иное, то, что она чувствует, когда кто-то в два часа ночи следует за ней по темной улице. Страх – это когда ожидание чего-то дурного заставляет разыграться воображение. В любом случае, чтобы инфекция страха поразила сознание, требуется время. А как раз времени-то у нее и нет. Есть только необходимость действовать быстрее, чем она может думать, и мрачная решимость остаться в живых.

Кейт ловит себя на том, что непроизвольно оглядывается по сторонам. Шея, словно сама собой, поворачивается из стороны в сторону, глаза, словно видоискатели камеры, почти механически настраиваются на изображение, пока оно не оказывается в фокусе. Она чувствует себя наполовину женщиной, наполовину роботом, а когда смотрит вниз, собственные ноги кажутся ей непомерно длинными, а ступни – находящимися где-то далеко.

Образы, которые она видит, задерживаются в ее сознании на секунду и исчезают, а при попытке вернуть их ей даже не удается вспомнить, что она, собственно говоря, видела. Очевидно, мозг самоочищается от избыточной информации, чтобы избежать перегрузки.

Потом, одно за другим, начинают ослабевать и исчезать ощущения. Первым пропадает чувство вкуса – вытерев с руки кровь, она облизывает палец, но обычного медного привкуса на языке не остается. Потом приходит понимание того, что в ноздрях уже не стоит дизельный запах, а следом приходит очередь осязания. Ноги не ощущают опоры, пальцы не воспринимают того, за что хватаются: чтобы удостовериться, что она держится, ей приходится смотреть. Наконец почти отключается и слух: только что оглушавшие ее звуки теперь доносятся до нее словно сквозь толщу воды.

Единственное чувство, которое у Кейт осталось, это зрение, и оно направляет ее по туннелю тишины к манящему шторму мира, туда, где хлещущий дождь и завывающий ветер воплощают в себе свободу и спасение.

Сейчас для нее есть лишь одно настоящее. Кроме происходящего в этот момент бытия, нет ничего. Никакого прошлого, никакого будущего. Лишь последовательность мгновений настоящего, бесконечно и неизмеримо короткая. Все, что ушло, что было прежде, не значит ровно ничего. Жизнь, еще недавно такая сложная, волнующая и бурлящая, теперь свелась к своей обнаженной сути – простой борьбе за существование.

Внезапно "Амфитрита" погружается в темноту. В первое мгновение Кейт кажется, что она ослепла, лишилась последнего из пяти своих чувств, но потом она видит за иллюминаторами яростную дугу голубых искр. Зажигаются аварийные светильники, хотя их грязный горчичный свет слишком слаб, чтобы от него было много толку. Через некоторое время аварийное освещение гаснет, включается снова, мигает и вырубается окончательно. Последнее, что видит Кейт, – это тянущаяся к ней и хватающая ее за руку рука Алекса. Она замечает, что маленькие светлые волоски на его пальцах стоят дыбом, как наэлектризованные.