Линда Фэйрстайн - Ничего хорошего

— Кто ее обнаружил?

— Ночной сторож делал обход незадолго до полуночи, он последним был в этом коридоре. Тем вечером, раньше, он проходил по этажу еще два раза и ничего не слышал. А в третий раз, сказал он, были стоны. Он достал универсальный ключ, открыл дверь в кабинет доктора Доген и позвонил в службу спасения, а потом его вырвало — к счастью для парней из лаборатории, в коридоре.

— Она была еще жива?

— Грубо говоря, да. Ее тело было похоже на швейцарский сыр — она потеряла почти всю кровь. Думаю, она была без сознания, когда преступник ее бросил. Могла пролежать так несколько часов, а потом вдохнула последнюю порцию кислорода, что и услышал охранник. Конечно, прибежали врачи из «Скорой», попытались подключить ее к аппарату искусственного дыхания и отвезти в операционную, чтобы продуть легкое и оценить внутренние повреждения, но ее уже было не спасти. «Ничего хорошего» — это еще мягко сказано о состоянии доктора Доген.

— Эксперты уже определили время, когда ее ранили?

— Это тебе что, кино? Пока они сделают вскрытие, я поговорю с ее коллегами, друзьями и соседями, которые расскажут мне, когда они видели Джемму в последний раз или разговаривали с ней. Потом я скажу патологоанатому, что в тот день, когда была убита доктор Доген, у преступника на все про все было не больше пятнадцати минут, а он посмотрит на меня чистыми честными глазами и назовет мне то самое время, которое я преподнес ему на блюдечке.

Одинокая преуспевающая женщина, без детей, без домашних животных, от нее никто не зависел. Я попыталась подавить жалость и сосредоточиться на фактах, которые сообщал Майк. Но воображение рисовало мой собственный труп, распростертый за закрытой дверью на восьмом этаже прокуратуры: люди проходят мимо, не удосуживаясь проверить, есть ли кто внутри. Ничего себе картинка...

— Думаешь, она пролежала в этой комнате весь день и никто не знал об этом и не искал ее? Это ужасно.

— Алекс, она жила по расписанию почти такому же, как у тебя. Хорошо еще, если ее левая и правая руки успевали в операционную одновременно. Она преподавала в медицинском колледже, оперировала в больнице, читала лекции по всему миру, давала консультации в сложных случаях, а в свободное время добивалась, чтобы правительство отправляло ее в горячие точки вроде Боснии или Руанды, где она проводила благотворительные операции. И все это — согласно записной книжке на ее столе — только за март месяц.

— А что у нее было запланировано на вчера?

— Я разбудил посреди ночи декана медицинского колледжа и заставил его выяснить это для нас. На выходные Доген уезжала из города, ее ждали обратно в понедельник. Но в больнице она должна была появиться только в восемь утра во вторник — то есть вчера, — ей предстояло участвовать в операции, которую проводил ее коллега. Врачи ждали в операционной, пациенту уже ввели наркоз и побрили голову — это происходило в той комнате-театре, где студенты могут наблюдать происходящее...

— Я знаю, что это очень престижное медицинское учреждение, где теория не расходится с практикой.

— В общем, она не пришла. Хирург, Боб Спектор, послал медсестру выяснить, в чем дело. Она позвонила Джемме и нарвалась на автоответчик, который сообщил, что доктор Доген еще не вернулась в город. Тогда Спектор просто позвал двоих студентов, что торчали на стеклянной галерее театра, обругал Джемму и ее плотный график и принялся сверлить дыру в мозжечке пациента.

— Пожалуй, стоит почаще звонить Лоре и сообщать ей, где я нахожусь, — пробормотала я. Слишком часто мне приходится жить «в походных условиях»: бегать из полицейской академии в участок, оттуда в больницу к очередной жертве насилия, а обедала я где-нибудь по пути с подругой. Иногда моя секретарша. Лора не могла меня найти и просто не знала, где я.

— О чем задумалась, блондиночка? Если тебя долго не будет, судья, чего доброго, велит кому-нибудь проверить отдел нижнего белья в «Саксе» — не валяется ли там твое бездыханное тело, затоптанное злыми покупательницами, которые не смогли тебя опередить на распродаже. О, смотри, кто нас покидает! Обернись и попрощайся с шефом Макгро.

Макгро направлялся к лифтам, но по дороге помедлил и велел Чэпмену:

— Покажи тут все мисс Купер, Майк, а затем отпусти ее, чтобы она могла начать работать. Уверен, сегодня у нее будет чем заняться.

— Пошли. Кстати, ты угадала вчерашний вопрос?

Майк имел в виду финальный вопрос телеигры «Последний раунд», которую мы с ним любили.

— Нет, я как раз ехала в «Гарден» на игру.

— Тогда давай проверим тебя. Категория была «транспорт». Сколько бы ты поставила?

— Двадцать баксов. — Мы обычно проигрывали друг другу десятку-две каждые несколько дней, поскольку были знатоками в разных областях. Но эта тема не казалась мне ни эзотерической, ни религиозной.

— Ладно. Ответ: это аэропорт США, через который каждый день проходит больше грузов, чем в остальных аэропортах страны.

Вот уж повезло, вопрос с подвохом. Это явно не аэропорт О'Хэйр, и в ответе подчеркивается, что речь о грузах, а не о пассажирах. Пока мы шли к офису доктора Доген, я перебирала в уме все крупные города.

— Время вышло. Есть варианты?

— Майами? — спросила я с надеждой, думая о килограммах наркотиков, которые провозят через него каждый день, и отдавая себе отчет, что редакторы игры вряд ли учитывали эту контрабанду при составлении вопросов.

— Нет, мисс Купер. Это Мемфис, можешь себе представить? Именно там все самолеты «Федерал Экспресс» садятся, прежде чем отправиться по заданному курсу. Забавно, да? Раскошеливайся, детка.

— С чего вдруг? Разве ты знал ответ?

— Нет. Но в нашей с тобой игре это не важно.

Майк постучал в тяжелую деревянную дверь, на которой изящными буквами было написано полное имя доктора Доген и ее регалии. Нам открыл Мерсер Уоллес, и я пошатнулась, увидев бледно-голубой ковер, пропитанный человеческой кровью. Наверное, в теле доктора не осталось ни капли. Невероятно, что у нее хватило сил позвать на помощь. Прошло несколько секунд, прежде чем я смогла заставить себя поднять глаза, а вид этого багрового ковра преследовал меня не один день.

Мерсер взял меня за руку, помог обойти кровавое пятно и провел через кабинет к столу Джеммы Доген. Лейтенант Раймонд Петерсон, глава убойного отдела, проработавший в полиции больше тридцати лет, стоял ко мне спиной и, глядя в окно на Ист-Ривер и набережную Квинс, разговаривал по сотовому. Кто-то из экспертов все еще торчал у картотеки, его руки в резиновых перчатках медленно перебирали папки — он прикидывал, откуда еще снять отпечатки пальцев.

Обычно немногословный, Петерсон был, несомненно, очень взволнован, потому что кричал собеседнику: