Андрей Константинов - Внедрение

– Ты не ищи себе костылей. Думай сам и ответь себе сам. Я спросил не ради ответа, а чтобы помочь тебе. Подумаешь?

Валерка улыбнулся:

– Помнишь фильм «Ко мне, Мухтар!»? Так вот, там Никулин за своего пса отвечает: «Он постарается».

Денис одобрительно хмыкнул:

– Тоже любишь советскую классику?

Штукин кивнул:

– Люблю. Теперь так снимать не умеют. Теперь все больше синтетический продукт дают.

Волков развел руками:

– Закон рынка. Первые бабки всегда на бодяге делают. Ничего, еще придет время – и до новых шедевров доживем.

Валера покачал головой:

– Для того чтобы производить некоторые вещи, нужна только империя – вся ее мощь, ее атмосфера…

– Империя? Хм… Может быть… Ладно, раз уж ты сам об империи заговорил – вот что я тебе скажу. В ментовке тебя окружают разные, в основном неплохие, но с уклоном в «никакие» люди. Вы все в погонах, и все, как правило, если идете, то на «демонстрацию». А я считаю – и предлагаю тебе, – что идти надо не на демонстрации, а просто по дороге. Так, как идут по ней некоторые, и не самые плохие, люди. Только у дороги – свой Закон. Это не означает, что я советую тебе сменить буденовку на черный френч дивизии Каппеля. Я советую тебе подумать и надеть пробковый шлем солдата колониальной армии. Я не к противостоянию тебя зову и не предлагаю переходить линию фронта с заранее приготовленной листовкой в кармане…

Денис приподнял свой стильный стаканчик с вином, задумчиво посмотрел сквозь него на не очень яркую лампу настенного бра. Вино красиво лучилось и совсем не походило на кровь, хотя и рождало такие ассоциации. Волков сделал большой глоток и продолжил:

– И еще: я редко позволяю себе говорить столь изысканно. Это сегодня, с устатку. Особый случай. И это – доверие.

– Спасибо, Денис, – сказал Штукин и неожиданно вспомнил рассказ своего отчима о Роммеле и о боях за Северную Африку. Отчим рассказывал, как английского генерала Монтгомери ужасно злило, что его солдаты таскают у себя в карманах фотографии этого немца.

– Не за что, – усмехнулся Волков. – Так знаешь, для чего я выжил? Для того, чтобы держать строй. А в нем главное – кто стоит справа и слева от тебя. Все очень просто. И не надо думать дальше. Не надо думать, что еще вся жизнь впереди. Ты не мерь ее лет в семьдесят, мерь лет в тридцать. Не спорь! Решай – время не ждет!

Денис говорил красиво, и Валера постарался подыграть в тон:

– А в тридцать лет что же? Плаха с топорами?

Волков допил свое вино и резко мотнул головой:

– Так ведь чужая плаха милее, чем когда свои как падаль по земле поволокут… Не кручинься, держи строй! Ну, так как ты?

Штукин посмотрел ему прямо в глаза:

– По рукам!

Денис не был бы собой, если бы не уточнил:

– По рукам – потому что деваться больше некуда?

– По рукам – потому что по рукам, – твердо сказал Валера, и в этот момент он даже сам себе поверил. Он словно оттолкнулся от края обрыва и полетел. Но пока ему лететь было еще не страшно, а интересно.

Вот так, собственно, и состоялось внедрение Штукина. Бог часто улыбается всяким секретным приказам, планам и долгим согласованиям. Правда, древние говорили, что смертные часто плачут, когда боги начинают смеяться…

Период мирного сосуществования полковников Ильюхина и Крылова продлился всего несколько дней после памятного расстрела в лифте. Собственно говоря, несмотря на то, что в отношении Штукина Крылов при «разборе полетов» у руководства молчаливо поддержал Виталия Петровича, именно этот тройной убой и стал все-таки причиной настоящей войны, вспыхнувшей между сотрудниками уголовного розыска. Точнее, не сам убой, а попытки его раскрытия. Ильюхин хорошо запомнил тот день, когда произошло событие, на которое он не смог закрыть глаза. Полковник в тот самый день, конечно, ничего ни о каком событии не знал – дату он вычислил позже, когда и сам решился на необратимые шаги. Вот тогда, набираясь решимости, Виталий Петрович и вспомнил вдруг – удивительно ярко и четко, как столкнулся лицом к лицу с Крыловым у Доски почета ГУВД.

…Петр Андреевич несся по лестнице Литейного быстро и зло. За ним, как всегда невозмутимый, поспешал Рахимов. Ильюхину Крылов лишь кивнул, а Рахимов вообще никак не обозначил приветствия. Видимо, забыл.

– Видал?! – кивнул Крылов на первую слева в нижнем ряду фотографию на Доске почета. На фотографии красовался в праздничных погонах майор. Начальничек из среднего звена в ХОЗУ.

– И что? – осторожно поинтересовался Ильюхин.

– А то! – рявкнул Петр Андреевич. – Эта мышь хозяйственная мне сейчас звонила! Мне!! «Ваши подчиненные несколько раз обещали мне, что подъедут и получат форму, согласно нормам положенности. Так как у Воронцова, например, подошел срок годности рубашки и галстука, а у Мильтиранова недополучены сапоги офицерские…» Веришь – нет, я трубку о рычаги разбил!! И не успел этому уебку о портянках сказать!

– О каких портянках? – не понял Ильюхин.

– О таких!! – орал уже в полный голос Крылов. – О тех, которые мне он, сука, ни разу не выдал!! А согласно приказу товарища Ягоды [10], мне положено четыре портянки в квартал! Ворует, тварь, у трудового народа!!

На них косились и от них разбегались. Многие уже знали, что вот так – внешне абсолютно спонтанно – у Крылова начиналась истерика. Иногда последней каплей становился какой-нибудь дурацкий звонок или идиотская бумажка, или еще что-нибудь такое же мелкое. Манеру эту Крылов почерпнул в лагерях. Это воры часто (обычно ни с того ни с сего) вдруг начинали блажить: «По-о-орву, с-су-ука!»

– Снять? – кивнул на фотографию Рахимов, будто и не стоял рядом с ними слегка опешивший от такого предложения Ильюхин.

Крылов покосился на Виталия Петровича и, махнув рукой, понесся дальше:

– Ладно, пусть висит, отсвечивает. Пока. Не будем по мелочам хулиганить! Я его, суку, самого порву, как портянку!

Ильюхин обалдело посмотрел ему вслед, покачал головой и усмехнулся… Потом, дни спустя, он вспомнил этот эпизод и понял, куда именно побежал Петр Андреевич в состоянии недорасплесканной истерики. Вспомнил и подумал: а что, если бы он тогда остановил Крылова, попытался бы успокоить, дал бы выговориться, проораться? Но история не знает сослагательного наклонения – так он сам недавно говорил Штукину… Да если бы и остановил он Крылова в тот день – все равно рано или поздно гнойник должен был бы прорваться… Ну, не в этот день переступил бы Петр Андреевич со своей гвардией черту, а в другой – что изменилось бы? Взрослых людей не переделать. Устоявшиеся убеждения предопределяют судьбу…

…А Крылов тогда от Доски почета помчался к себе. Практически пробегая мимо кабинетов курируемого им «разбойного» отдела, Петр Андреевич резко ударил правой рукой в одну из дверей.