Ирина Лобусова - Праздник Святой Смерти

Зина Крестовская провела по волосам щеткой, повернула голову так, чтобы локоны освещал солнечный закатный свет, и старательно улыбнулась. Несмотря на то, что это было не очень естественно, получилось даже неплохо. С серыми мышиными космами было покончено. Теперь в светлых прядях пышных волос роскошно золотилось солнце, даже в самом конце дня.

Волосы были в порядке. Зина провела по губам яркой розовой помадой. Она тут же показалась ей пошлой. Зина поморщилась, но вытирать не стала. Пошлая? Ну и ладно! Крестовской было на это плевать. В этот день, вернее, вечер Зине хотелось быть легкомысленной, веселой, даже пошлой… Какой угодно — дурочкой, хохотушкой, кокеткой, но только не женщиной с пистолетом у пояса. Не сотрудницей НКВД.

В этот вечер у нее было свидание — впервые за столько месяцев. И она хотела насладиться этим сполна.

После завершения дела о Змее Сварога — Зина называла про себя это «Делом о змеях» — на нее просто обрушилась новая жизнь. И с такой силой, что у Крестовской просто перехватило дух. И на фоне всех этих событий Зина почти сумела пережить мучительный уход Виктора Барга. А ведь в самом начале, даже несмотря на дружеское участие Бершадова, она думала, что будет мучительно страдать по ночам.

Но новая жизнь была такой, что на страдания просто не оставалось времени. Да Зина и не хотела их.

Сразу после завершения «Дела о змеях» Крестовская стала уже официальным сотрудником НКВД. Бершадов вызвал ее в управление, где в отделе кадров она подписала все необходимые документы, потом получила новую форму. Синяя, с иголочки, она очень шла Зине. Но носить ее было почему-то стыдно. Крестовская испытывала какие-то странные чувства, глядя на нашивки формы. Они вызывали у нее несколько двойственные ощущения: с одной стороны, эта форма была ее гордостью, с другой — словно ее жгла. И Зина пока никак не могла решить, что пере- весит.

А потому, несмотря на то что в этой форме она выглядела настоящей красоткой, Крестовская решила надевать ее только по большим праздникам — когда будет официальная необходимость. К счастью, ходить на работу можно было и в гражданском, и для Зины это был очень большой плюс.

Ей выделили кабинет на самом последнем этаже управления. Это привело ее в полный восторг, несмотря на то что кабинетом это помещение сложно было назвать.

Маленькая, узкая клетушка, почти два на два, под самой крышей, с узеньким, словно выдавленным в потолке окном. В это окно, забранное густой решеткой, как и все окна в главном административном здании НКВД, был виден только крошечный кусочек неба и ничего больше. Даже деревьев не было видно — этаж ведь был самым высоким.

Воздуха и света окошко не давало никакого, поэтому в клетушке должен был все время гореть электрический свет. Но Зина и тому была рада. Смотреть на небо оказалось очень даже не скучно — небо постоянно было в движении, и оно все время менялось. А потому в эту клетушку заглядывала то ослепительно-ясная лазурь, то наползали свинцово-пасмурные облака…

Небо было свободой Зины. И, оторвавшись от работы, глядя на тучи — белые, пушистые или мрачные, серые, словно заполненные слезами, — она испытывала странную смесь спокойствия и умиротворения, особенно странную и необычную здесь, в этих стенах.

В самом же кабинете стоял большой, почти во всю стену, письменный стол, словно состоящий из двух частей — одна часть была отведена под письменные бумаги и папки с документами, другая — занята печатной машинкой. Напротив стола размещался шкаф для папок, тоже почти во всю стену. Две лампы — одна под потолком, другая — на письменном столе — довершали обстановку. Еще, конечно, два стула — один за столом, другой — напротив. Вот, собственно, и все.

Но этот кабинет, эта узкая клетушечка показалась Зине царскими палатами в самый первый момент, как только она сюда вошла. Ведь это был ЕЕ ЛИЧНЫЙ КАБИНЕТ! Для нее одной! Это словно придавало ей определенный статус. Словно все то, чем она занималась раньше по собственному почину, превратилось в настоящее серьезное дело. И Зина как будто выросла в своих собственных глазах.

Едва она вселилась в кабинет, как на нее буквально обрушились папки с делами — почти так же, как когда-то, когда она раньше в морге писала все официальные бумажки. Работа ее заключалась в следующем. Она внимательно просматривала дела, которые либо были закрыты, либо числились вечными «висяками», писала по каждому свои заключения и соображения и тщательно выбирала те дела, в которых было что-то мистическое, необъяснимое — например, как в деле с оборотнем лугару.

Этими делами она заполняла свой шкаф, создавая нечто вроде секретного архива. Остальные, неинтересные, как называла их про себя, Зина возвращала Бершадову.

Так же время от времени она делала вскрытия в морге — в основном по ночам, вдвоем с Кобылянским, с которым продолжала сохранять теплые, дружеские отношения. Реже присутствовала на допросах в кабинете Бершадова или других следователей. Иногда это были допросы с применением методов физического воздействия, пыток, проще говоря. После чего старательно приходила в себя. Присутствие на допросах зависело от заданий, которые ей давал Бершадов. Он был ее непосредственным начальником.

Несмотря на то что официально Крестовская числилась сотрудником медицинской службы, все в управлении знали, что она относится к секретному отделу Бершадова и непосредственно подчиняется только ему.

Для выполнения своей работы Зине пришлось научиться печатать на машинке. Она даже взяла несколько уроков у одной из штатных машинисток управления. Сначала было тяжело, даже болели пальцы. Но очень скоро Зина разобралась что к чему и стала стучать на машинке с приличной скоростью. Это очень помогало ей в работе, так как приходилось печатать очень много — начиная от протоколов вскрытия и медицинских документов с анализами, историями болезней и диагнозами, по которым она давала заключения, и заканчивая другими следственными бумагами, заключения по которым приходилось делать во многих делах.

В первую же неделю работы Зина перезнакомилась почти со всеми сотрудниками управления. Еженедельно по понедельникам в кабинете Бершадова — огромном, торжественном, просторном, с мебелью из красного дерева, с кожаными диванами и портретами вождей в золоченных рамах — Ленина, Сталина и, чуть ниже, Дзержинского — происходили совещания, на которых раздавались поручения и задания сотрудникам, обсуждались дела.

Помимо таких больших, официальных совещаний, были и малые, когда в кабинет вызывались несколько сотрудников. Это происходило почти ежедневно.