Георгий Степанидин - Антология советского детектива-9. Компиляция. Книги 1-11

Это воспоминание мигом воскресило в ее душе другое: подвыпивший самодовольный речистый Федор Иннокентьевич над блюдом устриц в Юрмальском ресторане, его уверенный голос: «Я, Тома, вообще не верую в прирожденную честность. Деньги решают все…» От этого воспоминания по телу Тамары пробежала знобкая дрожь. И каким-то подспудным, еще неведомым науке чувством любящей женщины и матери она постигла: Чумаков, давая ей клятву в своей честности, гражданственности, безгрешности, бессовестно лжет. Лжет, как лгал все эти годы ей, Тамаре, как лгал своей жене, когда обнимал ее за плечи в домике на Рижском взморье, зная, что Тамара не может не видеть через стекло веранды эту сцену, как лгал, глядя в доверчивые глаза Ксюши, а еще раньше, глядя в глаза своему первенцу Егору, когда втолковывал ему святые понятия порядочности, честности, достоинства.

Так неужели проницательнее ее, начитанной, свободно владеющей двумя иностранными языками, оказалась полуграмотная Прасковья Ивановна Чижова, которая при первом знакомстве с Чумаковым нарекла его фальшивым и двоедушным?!

Она сейчас постигла, что в разное время и по разным поводам стучались в душу сомнения в правдивости и праведности слов и поступков Чумакова, всегда такого приверженного своему непростому делу, увлеченному, красноречивому. Тамара потрясенно думала: неужели любовь — прекраснейшее из чувств, воспеваемое поэтами и композиторами, может быть такой стыдной?!

Тамара нашла в себе силы подняться со стула и подойти к Чумакову. Она не рухнула перед ним на колени и не поцеловала, как рвалась это сделать минуту назад. Избегая умоляющего взгляда Чумакова, она сказала:

— Как тебе это не горестно, Федор, я не могу выполнить твоих просьб. Я воспитана в понятиях, прямо противоположных твоим. Отец и мать с детства внушали мне, что честность и чистая совесть выше наворованного богатства. К тому же мои родители никогда не имели сбережений и ни за какие мольбы не согласятся солгать и объявить эти хоромы принадлежащими им. И я никогда не посмею просить их об этом. — Тамара, страшась, что неожиданная решимость может оставить ее в любую секунду, набрала в грудь воздуха и почти выкрикнула: — Поэтому пусть следствие идет своим чередом. А если спросят меня, я скажу только правду. — И зарыдала, будто по покойнику.

Но сквозь слезы она увидела исказившееся яростью лицо Чумакова и заплакала еще горше и громче, потому что поверила: человек с таким лицом не остановится ни перед чем, даже и перед убийством.

С потрясшей ее отрешенностью она подумала: кого и за что убил Чумаков? И с ужасом осознала, что в эту секунду сама готова стать жертвой Чумакова: умереть, чтобы никогда не узнать правды об этом человеке.

— Скажешь правду и будешь полной дурой! — орал над ней Чумаков. — Ты наивное дитя. Все, что есть у нас, конфискуют. Тебе придется снова тащиться в комнату за печкой к твоей старухе и жить на свои копейки библиотекаря. Ты навсегда потеряешь меня, Ксюша потеряет отца. Если ты сейчас же не поедешь в Сосновск, значит, ты предала меня, нашу любовь…

В душе Тамары шевельнулась жалость к Чумакову, но в это мгновение она услышала покряхтывание Ксюши и, обретя неожиданное спокойствие и твердость, сказала:

— Я не поеду, Федор. Мне очень жаль тебя, но сейчас я поняла: в жизни бывают вещи выше даже любви.

Чумаков откинул голову, будто задохнулся. У Федора Чумакова всю жизнь были три тайные карты: деньги, власть, рабская преданность любящей женщины. Сейчас он физически ощутил, как эти три карты выпали из его рук и у него не было сил поднять их…

Денис внимательно, не перебив ни единым словом, выслушал откровенную, обезоруживающую своей искренностью исповедь Тамары Владимировны. И невольно вспомнил, как несколько дней назад слушал вместе с Василием Николаевичем Стуковым исповедь Кругловой.

Денис думал о том, что эти две несхожие между собой женщины вместе с тем чем-то и похожи одна на другую. И в то же время, глядя на Тамару Владимировну, Денис думал о том, что эта хрупкая женщина, не знавшая до встречи с Чумаковым жизни, оказалась душевно намного сильнее не только Лидии Кругловой, заворожено пошедшей по стопам сломавшего ее Рахманкула. но и старого солдата Павла Антоновича Селянина, вопреки здравому смыслу, жизненному опыту, вопреки мучительным подозрениям убедившего себя в том, что Юрий нажил свое богатство счастливыми выигрышами в «Спортлото». Так неужели, как сказала сейчас Тамара Владимировна, действительно прекрасное чувство любви становится порой слепым и постыдным, даже опасным. Любовь женская… Любовь родительская… Или дело тут вовсе не в любви, не в ослепленности ею, а в замшелости души, равнодушии, глухоте к общественным проблемам, в нежелании трезво и зорко взглянуть на поведение близкого человека, когда оно выходит за рамки привычных норм? Страусиная позиция, когда уже очевидно, что близкий и дорогой человек катится в бездну.

В не меньшей степени ослепляет иных и увлеченность масштабным делом… Тот же Афонин, преемник Чумакова в Таежногорской ПМК, или Нина Ивановна Шмелева, главный бухгалтер… Восторгались водруженными Чумаковым опорами электропередач, сотни раз бывали у этих опор, радовались внеплановым прибылям и не замечали, не видели, а может быть, не хотели видеть автопоездов с краденой древесиной.

— Спасибо вам, Тамара Владимировна. Вы помогли нам заглянуть в потаенные уголки души Чумакова.

— Поверьте, Денис Евгеньевич, мне было очень больно сделать это. Ведь где-то в глубине души кровоточит зароненная им мысль о том, что я предала его. Может быть, это на самом деле так? Может быть, я просто женщина, неблагодарная к любившему меня человеку…

Денис отчетливо ощущал переполнявшие ее боль и тревогу и сказал подчеркнуто:

— Не истязайте себя, пожалуйста, этими мыслями. У вас достаточно образования и ума, чтобы понять: вас и вашу дочь, вашу любовь и доверчивость предал, воспользовался ими во зло многим людям Чумаков. Простите за откровенность, Тамара Владимировна, но думаю, что вы поступили не лучшим образом по отношению к дорогому вам человеку, когда позволили оформить на ваше имя дачу, не пришли к близким людям, не рассказали им о страшной исповеди в рижском ресторане, не ударили, что называется, в набат.

— Может быть, вы и правы, — печально согласилась она и продолжала уже веселее: — Попробую как-то жить без него. Пока сбываются пророчества Федора Иннокентьевича: перебралась в комнатку к Прасковье Ивановне, привыкаю до работы выстаивать за молоком для Ксюши, учусь сводить концы с концами на зарплату библиотекаря. Вообще многому приходится учиться. Но каждый день убеждаюсь в правоте моих родителей и Прасковьи Ивановны: честная и чистая совесть выше неправедного богатства. — Тамара Владимировна замолкла, прислушиваясь к себе, и продолжала: — Но вообще-то я к вам пришла не только с исповедью. Уж если жечь за собой мосты, так жечь… Купчая на дачу, которую Чумаков просил прикрыть именем моих родителей, конечно, уже у вас. А вот то, что он называл побрякушками…