Александр Лукин - Антология советского детектива-15. Компиляция. Книги 1-11

— А кто есть извозчики? — продолжал Немцов. — Такие же рабочие люди, как и все другие! Горе мыкали, в семь потов исходили для хозяина, вмертвую заливали водкой постылую жизнь. Или, может быть, я ошибаюсь? Может, вам и вправду Советская власть ни к чему? Может, вы соскучились по старому Костыльчуку?

Местрановцы отозвались коротким протестующим гулом.

Алексей чувствовал, что в настроении толпы наступает перелом. Стояла такая тишина, что, когда Немцов ненадолго замолкал, слышалось чье-то хриплое дыхание за столом президиума.

Неприметно и настойчиво председатель ОГЧК поворачивал разговор на главный вопрос митинга.

— Глядите, как вам запачкали мозги эти типы. Вы уже перестали видеть, что вокруг творится. Слыханное ли дело: в Одессе помирают ребятишки! Не от кори, не от скарлатины или еще какой дитячей хворости — от голода помирают! Беженцы из голодных районов тащат их с собою в Одессу. Нашли куда тащить! Но будь я проклят, если я их не понимаю! Они же думают: Одесса — большой город, в нем много рабочего класса, он не даст помереть их детям! Что же получается? Вы, одесский рабочий класс, отказываете в помощи таким же трудовым людям! Сами вы до этого додумались или нет? Ну, вот ты скажи! — Он ткнул пальцем в курносого молодого биндюжника, сидевшего в первом ряду. — Скажи мне, сам ты решил откреститься от обоза или тебе кто посоветовал?

Парень растерянно пробормотал:

— А я-то что?… Один, что ли?… Я — как люди скажут…

— Как скажут! — повторил Немцов. — А кто скажет?! Он, что ли? Или он?… Нет, брат, они тебе этого

не посоветуют! Они такие же рабочие, как и ты! А подбивает вас на саботаж всякая уголовная шушера, вроде Гнилого Фомки! Вот откуда все идет! Бывшие богатейчики, недобитые мироеды, на кого у Петлюры главная ставка, — вот кто вам мозги крутит! Не поверю я, чтобы рабочий человек отказал в помощи другому рабочему человеку!

— А ить верно! — пробасил кто-то. — Шнырют тут всякие!…

— Правильно говорит! Чего уж. Мы вроде бараны…

— Я-то с самого начала…

Немцов поднял руку…

— Тихо, я еще не кончил! Так вот, товарищи местрановцы, насчет обоза решайте сами, как вам совесть укажет! А я должен заявить… Уголовников, что затесались среди вас, мы выведем! Налетчики и воры висят на ногах трудового народа. Они играют на руку мировой контрреволюции и мешают нам строить светлое царство социализма! Но чекисты на то и поставлены, чтобы этого не допустить! И мы будем беспощадно… — Тут голос Немцова зазвенел глухо и напряженно. — …уничтожать их всюду, где они есть! Мы очистим ваши честные ряды от бандитского засилия — вот вам последнее большевистское слово. Очистим вполне и окончательно! — И он рассек воздух ребром ладони, будто ставя точку. — Теперь решайте, народ вам доверяет!

Еще мгновение держалась тишина, а затем театр взорвался криками. На сцену снова полезли желающие выступить. Кто-то, вскочив на кресло посреди зала, пытался говорить с места.

Алексей с беспокойством оглядывался. У всех выходов из партера он заметил людей в кожанках. Было похоже, что чекисты не собираются откладывать дело в долгий ящик и уже сегодня начнут чистить ряды местрановцев. Следовало поскорее убираться отсюда.

— Айда, Павел, пора.

— Куда вы, дядь Леш? Посидим, теперь уж недолго!

— Слушай, приятель, — сказал Алексей строго, — либо делай что велят, либо дружба врозь и больше мы с тобой не ходим.

Пашка нехотя поплелся за ним. В пустом сумрачном фойе Алексей спросил:

— Ты знаешь, как выбраться отсюда, чтобы никто не видел?

Это Пашка знал. Они двинулись какими-то служебными проходами и узкими винтовыми лестницами. Спустились в подвал. В пыльной темноте, натыкаясь на сухие занозистые стропила, прошли под самой сценой, слыша наверху рев все еще не успокоившихся местрановцев, еще немного покружили и наконец вылезли наружу позади театра через взломанную дверь погреба.

Вечерело. В разогретом воздухе пахло акацией. Улицы опустели, и Алексей с Пашкой зашагали быстро, торопясь дойти до дому, пока совсем не стемнело. Пашка всю дорогу шел надутый, в разговоры не лез. Только раз, взглянув на Алексея, он с тревогой спросил:

— Вы чего?

Алексей, улыбаясь, задумчиво смотрел себе под ноги, и Пашка испугался, что, возможно, пропустил на митинге что-нибудь самое интересное. Но Алексей успокоил его:

— Так, вспомнил кое-что… давнишнее…

Думал Алексей о Немцове и о ребятах в защитных гимнастерках. Все, что говорили и делали на митинге чекисты, даже необычный способ, каким они ввели тишину в зале, казалось ему справедливым, точным, единственно правильным в данной обстановке. И оттого ли, что был он сейчас отделен от них, или по какой другой причине Алексей, как никогда остро, чувствовал свою неразрывную, почти родственную близость с этими людьми…

Безделье становилось наконец в тягость. Город Алексей уже знал, фотографии, оставленные Инокентьевым, были изучены до последней черточки, рыбалка надоела, и если он продолжал ходить с Пашкой в порт удить рыбу, то лишь потому, что так можно было убить время и существенно пополнить их более чем скудный рацион. От Синесвитенко он узнал, что Оловянников давно приехал, но это не внесло в его жизнь никаких изменений.

Синесвитенко являлся домой поздно Он возглавлял группу активистов, которые собирали среди рабочих вещи для обмена на продукты. На заводе сельскохозяйственных машин готовилась поездка в хлебные места.

Синесвитенко едва приволакивал ноги. На скулах его пятнами горел румянец. По ночам он надсадно кашлял и сплевывал в тряпку. Ел мало, неохотно, будто через силу.

— Сгоришь, Петро, — сказал ему как-то Алексей, — нельзя так.

— Не сгорю, — отмахнулся Синесвитенко. — От меня одни кости остались, а кости не горят, только тлеют… Завод надо восстанавливать, а у людей руки не поднимаются. Вот продуктов добудем — приободрятся… Отряд собрали, — рассказывал он, прихлебывая чечевичный суп. — Махнем куда-нибудь в сторону Раздельной с кулачьем торговаться. В губкоме обещали обоз. Еще разговор был об охране завода. А я так считаю, не завод надо охранять, а рабочих. Блатные шуруют в городе, как в собственной малине. Долго так будет?

— Недолго, — уверенно сказал Алексей, вспомнив митинг в Оперном театре, — за них крепко взялись,

— Пора! Моя воля, так я бы закон издал — стрелять их, где встретишь, без канители, вроде бешеных собак… Не знаешь ты, Алексей, что творилось в городе при Мишке Япончике!…

Кое-что Алексею было известно. О Мишке Япончике и его банде ходило много слухов.

Низкие кособокие домишки, дворы, пропахшие вонью конюшен и сточных канав, немощеные улицы, удушливо пыльные летом, а осенью затопленные непролазной грязью, — такой была до революции Молдаванка, район одесской бедноты, нищих жилищ, ночлежных домов, мелочных лавок и государственных «монополек». Населяли ее многодетные семьи извозчиков, ремесленников, портовых рабочих. Здесь оседал всякий пришлый люд, чаще всего голь перекатная, которую тянули в Одессу теплое солнце и надежда прокормиться около порта. Убогая, безысходная нищета царила на Молдаванке, и в ней пышно расцветала уголовщина.