Сьюзен Хилл - Этюд на холме [litres]

– Нет.

– Марион…

– Я не могу. Я рассказала вам. Я сказала, что больше ни с кем не хочу говорить.

– Это будет женщина-врач, и медсестра тоже будет рядом. Я поеду с вами, если это поможет.

– Нет.

– Тогда по крайней мере можете вы подать заявление в полицию сейчас? Расскажите им то же, что рассказали мне.

– Вы не можете сделать это за меня?

– Я боюсь, что нет. Им нужно ваше заявление.

– Нет. Я не просила приезжать полицию, мне нужны были вы. Я поговорила с вами, я рассказала вам, что он сделал. Я не смогу рассказать это снова.

Только после двух часов ночи Кэт наконец добралась до дома. В конце концов ей удалось убедить миссис Кит подать заявление и поехать в полицейский участок, но добилась она этого потом и кровью; а еще она чувствовала себя немного виноватой в том, что убедила несчастную женщину идти против собственных чувств и рассказывать о том, что она считала позорной и сугубо интимной вещью, в безличном окружении совершенно незнакомых людей. Почему Марион Кит должна проходить через все это, когда она уже была травмирована тем, что с ней сделали?

Крис проснулся, когда она включила лампу. На удачу, больше сегодня звонков не было, в противном случае пришлось бы просить ехать на вызов замещающего доктора. Времена, когда Сэма и Ханну можно будет оставлять одних, казались еще очень далекими.

– Ну?

Кэт села на край кровати. Она готова была в любой момент свалиться от усталости, но еще несколько минут чистый адреналин держал ее глаза открытыми. Ей было жаль Марион Кит, но в то же время она чувствовала огромное удовлетворение.

– Мы взяли его, – сказала она тихо. – Он у нас в руках. Я уехала, как только дежурный полицейский врач добрался туда… Она собиралась проводить осмотр. Марион Кит пережила чудовищный опыт, но это принесет большую пользу. Этот доктор Гротман, со всей его дюжиной других псевдонимов, – совершенно омерзительный экземпляр.

– Марион… Кит… В порядке? – спросил Крис сонным голосом.

– Марион Кит, – сказала Кэт, – героиня.

Она собирала сумку со спортивной формой для Сэма и завтрак для Ханны, когда спустя несколько часов зазвонил телефон.

– Кэт Дирбон.

– Доброе утро, док. Сержант Виндер, полицейский участок Лаффертона.

– Доброе утро, сержант. Какие-то проблемы?

– Доктор Маскрэй сказала мне позвонить вам в первую очередь.

– О, это по поводу нападения на Марион Кит?

– Да. Не считая того, что его не было.

– Извините?

– Не было нападения. Доктор Маскрэй не нашла ничего, свидетельствующего о нем, и миссис Кит забрала свое заявление.

– О господи.

– Машина отвезла ее домой. Она была не в очень хорошем состоянии. Можно было оштрафовать ее за то, что потратила время полиции, но док порекомендовала этого не делать.

– Понятно, сержант, спасибо за то, что дали мне знать.

Она застыла, держа в одной руке баночку с банановым йогуртом «Фан Кидс», а в другой – телефонную трубку. Наверху Крис кричал на Сэма и Ханну, чтобы они перестали драться и быстрее одевались.

– Черт, – сказала Кэт. – Проклятье, дьявол.

В ярости рассуждая о том, что делать дальше, Кэт подошла к буфету и поставила банку йогурта на рычаг телефона.

Анджела Рэндалл. Тупая сучка. Из-за нее были проблемы с самого начала. Были эти утомительные телефонные звонки. Письма. Открытки. Дважды она просто появилась у него на пороге посреди ночи, со своим коровьим лицом, исполненным тоскливой жалости к себе, и она хотела, чтобы он пригласил ее внутрь, хотела его. Она была ему противна. В какой-то момент он отказался лечить ее, и в любом случае, у нее не было болезней или проблем физического характера, с которыми он мог что-то сделать; ее проблемами были уродливые эмоциональные отклонения, которые свойственны старым девам во время менопаузы. Когда пришли первые два подарка, он отослал их обратно. Она послала их еще раз, а потом и другие, вместе с одной и той же смехотворной запиской. В конце концов он решил игнорировать их, и подарки продолжали приходить, дорогие, нелепые подарки, унижавшие ее. Его это уже совершенно не заботило.

Но теперь именно из-за нее начались проблемы. Он подумал о ней, лежащей у него в хранилище, такой тощей и жалкой, хотя он никогда не испытывал жалости.

Фрея Грэффхам заметила часы, но как она вообще узнала о них? Анджела Рэндалл, видимо, была настолько глупа, чтобы оставить что-то валяться прямо посреди своего дома, какое-то его предписание, имя или адрес. Что-то навело Грэффхам на подозрения.

Он устал. Его действия и планы определялись извне, какими-то случайными событиями и людьми, а он всегда внимательно следил за тем, чтобы не допускать такого. Из-за этого он был на грани срыва. Он плохо спал. Встреча с полицией посреди бизнес-парка не помогла делу.

Он намазал хлеб маслом и вскрыл пластиковую упаковку копченой макрели. Он думал, что знает, как справляться с тревогой, думал, что научился этому много лет назад, но сейчас напряжение в его теле и душе одерживало верх.

Он вздохнул, нарезая салат. Его руки были снова связаны, а времени было совсем мало. Он знал, что должен делать дальше.

Он сел, покрутил регулятор на приемнике, пока не наткнулся на передачу с музыкой Филипа Гласса, а потом, под ее звуки, начал методично есть и думать.

Собор был полон. Сидя между двумя рядами альтов и слушая, как мощные волны звука поднимаются от оркестра внизу, Фрея Грэффхам чувствовала себя опьяненной. Пение всегда поднимало ее на особый уровень счастья и удовлетворенности. Было какое-то головокружительное удовольствие в том, чтобы получать нужные ноты и мелодии, внося свою лепту в хор других голосов, и музыка приобретала еще одно измерение, когда ты был исполнителем, находящимся прямо посреди нее. Просто слушать значило находиться абсолютно вовне, как будто сидеть на скамейке запасных. Акустика в соборе была непростая, и секции пианиссимо имели тенденцию уходить высоко под своды, словно струйки дыма, но то, что собор был настолько заполнен, немного помогало, и крещендо звучали волшебно. Она заметила Кэт Дирбон, когда встала вместе с альтами, и ей стало интересно, здесь ли Саймон, но большую часть слушателей нельзя было различить в сумраке.

Как и всегда, когда она пела или слушала, она быстро забыла обо всем остальном, как и все они. Восторг от выступления продолжал нести их на своих крыльях еще очень долго после того, как оно закончилось, после того, как они наконец вышли из собора и оставили его наедине с собственной пустотой и тишиной, которые все еще были удивительно наполнены музыкой, даже после завершивших мероприятие напитков и угощений и взаимных поздравлений в Сент-Майкл-холл. Он отнес каждого из них на улицы, к их машинам, пока они смеялись и окликали друг друга, а потом принес их домой.