Эд Макбейн - Буква на стене

— Мейер, я что-то засыпаю. О ком ты это говоришь, не пойму? — спросил Карелла.

— Об Ирмияху, о Джеремии… Стив, а ты не думаешь?..

— Я что-то не понимаю, о чем ты, Мейер.

— Ты не думаешь… не думаешь, что рабби сам написал это на стене?

— Зачем бы… Я не пойму тебя.

— Чтобы сказать, кто его заколол? Сказать, кто убийца?

— Как бы…

— Джеремия, — сказал Мейер.

Карелла смотрел на Мейера молча и долго. Потом кивнул и сказал:

— Буква «джей»…

Он закапывал что-то на заднем дворе за синагогой, когда они пришли туда. Вначале они пошли к нему домой и разбудили его жену. Это была старая еврейка; по ортодоксальной традиции ее голова была бритой. Она накинула на голову шаль и, сидя на кухне, пыталась вспомнить, что случилось во второй вечер Песаха. Да, ее муж уходил в синагогу на вечернюю службу. Да, он вернулся домой сразу после службы.

— А вы видели его, когда он вошел? — спросил Мейер.

— Я была на кухне, — ответила миссис Коэн. — Готовила седер. Я слышала, как он вошел и пошел к себе в спальню.

— Вы видели, в чем он был?

— Нет.

— А во что он был одет во время седера?

— Не помню.

— Он переодевался, миссис Коэн? Может быть, вы припомните?

— Ах да, пожалуй… Когда он пошел в храм, на нем был черный костюм. А потом на нем был, пожалуй, другой. — Старушка ничего не понимала. Она не знала, зачем у нее спрашивают о таких вещах. Но она отвечала на все их вопросы.

— А в доме был какой-нибудь необычный запах, миссис Коэн?

— Запах?

— Да. Вам не казалось, что пахнет краской?

— Краской? Нет. Ничего не казалось.

Они нашли его во дворе за синагогой.

Старик с печальными глазами, печально сутулящийся. В руках лопата, которой он прихлопывал землю. Он кивнул, как будто бы знал, зачем они пришли. Они глядели друг на друга, стоя по обе стороны холмика из свежеперекопанной земли у ног Ирмияху.

Во время разговора и последующего ареста Карелла не произнес ни единого слова. Он стоял рядом с Мейером и только чувствовал странную боль в душе.

— Что вы закопали, мистер Коэн? — спросил Мейер. Он говорил очень тихо. Было только пять часов утра, и ночь уходила с неба. Чувствовался прохладный утренний ветерок. Казалось, что он продувает служку до мозга костей. Казалось, он с трудом удерживается, чтобы не дрожать.

— Что вы закопали, мистер Коэн, скажите мне.

— Ритуальный предмет, — ответил служка.

— Что, мистер Коэн?

— Мне он больше не нужен. Это ритуальный предмет. Я уверен, что его надо закопать. Нужно узнать у рабби. Нужно спросить его, что об этом сказано в Талмуде. — Ирмияху замолчал. Он смотрел на холмик земли у своих ног. — Рабби умер, так? — прошептал он совсем тихо. — Рабби умер. — Он грустно глядел в глаза Мейера.

— Да, — сказал Мейер.

— Baruch dayyan haemet, — сказал Ирмияху. — Вы еврей?

— Да, — ответил Мейер.

— Благословен Господь, единственный судья, — перевел Ирмияху, как бы не слыша слов Мейера.

— Что вы закопали, мистер Коэн?

— Нож, — ответил Ирмияху. — Нож, которым я подрезывал фитиль светильника. Это священный предмет, правда? Его нужно закопать, правильно? — Он помолчал. — Видите… — Плечи его затряслись. Он внезапно заплакал. — Я убил, — сказал он. Рыдания зарождались в самой душе его, в самых корнях, где давно было посеяно знание, которое он так ужасно нарушил, — «Не убий. Не убий». — Я убил, — повторил он, но рыданий уже не было, только слезы.

— Вы убили Артура Финча? — спросил Мейер.

Служка кивнул.

— Вы убили рабби Соломона?

— Он… ведь он… он работал! Был второй день Песаха, а он работал. Я был в храме и услышал шум. Я пошел посмотреть и… он нес краску, в одной руке банки с краской и… лестница в другой. Он работал! Я… взял нож из ковчега, которым я фитили подрезаю. Я ему давно говорил. Я ему говорил, что он не настоящий еврей, что его… его новые замашки — это конец еврейского народа. И еще это, это! Работать во второй день Песаха!

— Что же было, мистер Коэн? — тихо спросил Мейер.

— Я… у меня нож был в руках. Я пошел к нему с ножом. Он… он хотел остановить меня. Он кидал в меня банками. Я… я… — Правая рука служки поднялась, как бы сжимая нож. Рука дрожала, как если бы он снова переживал события той ночи. — Я резал его… я резал его. Я убил его.

Ирмияху стоял в проулке, а солнце уже золотило верхушки зданий. Он стоял, опустив голову, неотрывно глядя на холмик земли, покрывающий нож. Изможденное, худое лицо — лицо мученика веков. Слезы все еще лились из его глаз и текли по щекам. Плечи у него затряслись от рыданий, идущих из самой глубины сердца. Карелла отвернулся, потому что ему в этот момент почудилось, что он видит, как разрывается душа человека, и он не хотел видеть это.

Мейер обнял служку за плечи.

— Пойдемте, цадик, — сказал он. — Пойдемте. Вы должны идти со мной.

Старик не отвечал. Руки его безвольно висели. Они медленно пошли из проулка. Проходя мимо буквы "J" на стене синагоги, служка сказал:

— Olov hashalom.

— Что он сказал? — спросил Карелла.

— Он сказал: «Мир душе его».

— Аминь, — сказал Карелла.

Они молча вышли из проулка.

С буквы "J" (называется «джей») начинается слово «еврей» (Jew). ( Здесь и далее примеч. пер .)

Улонг и пикоу — высшие сорта китайского чая.

Бармицвэ — еврейский праздник совершеннолетия юноши.

Харосет — ритуальное блюдо из яблок, корицы и орехов, символизирующее глину и кирпичи, которые евреи делали при постройке пирамид во время египетского рабства.

Маца — пресные лепешки, обязательные в Пасху.

Гой — нееврей ( идиш ).

Шалом — мир вам ( иврит ).

Выражение восхищения. «Лакомый кусочек» ( идиш ).

167 см.

Около 45 м.

Киддуш — благословение над стаканом вина.