Георгий Куликов - К вопросу о миражах

— Это Паула Порелли, моя знакомая из симфонического оркестра театра «Ла Скала» в Милане, — ответила она, — в позапрошлом году наш театр гастролировал в Италии и мы там познакомились. А весной, прошлого года, итальянский театр был на гастролях в Москве и я пригласила ее к себе в гости. Она пришла со своей подругой — скрипачкой из их оркестра, которая и сфотографировала нас с Паулой. А зимой уже этого года, когда мы снова были в Милане, она и подарила мне эту фотографию.

— А можно я у Вас на некоторое время возьму ее? — спросил Женя.

— Ну, если это очень надо, то берите, но с отдачей, — сказала она.

— А может быть есть все-таки фотография брошки? — переспросил еще раз Кудрин.

— Нет, — повторила Ермолаева, — но я могу ее нарисовать.

Она взяла чистый лист бумаги и стала авторучкой рисовать. Минут через десять она показала Кудрину рисунок, на котором и он увидел круглую брошку, с танцующей балериной, а по бокам сияли три солнышка.

— А что это за солнышки? — спросил Женя.

— А это я так изобразила три бриллиантика, вот такая уж у меня фантазия, — улыбнувшись, сказала она.

— Ну, хорошо, теперь я попрошу Вас написать в произвольной форме заявление о краже из Вашей квартиры, — строго проговорил Кудрин.

Пока хозяйка квартиры писала заявление, Женя еще раз взглядом осмотрел квартиру. В гостиной на большом диване, обтянутом фактурным цветным гобеленом расположились маленькие атласные подушечки, а рядом нависал старинный деревянный комод, явно ручной работы.

— Хозяйка с удовольствием подошла к интерьеру своей квартиры, — отметил про себя Женя.

Когда она закончила писать, Кудрин взял у нее заявление и вместе с фотографией и рисунком положил в свою папку. Затем, попрощавшись с Ермолаевой, вышел из квартиры. На лестнице его ждал участковый инспектор, который сказал, что соседи ничего не видели и не слышали. Они вышли на улицу, сели в свой мотоцикл и поехали в сторону отделения милиции.

По приезду Женя передал документы для регистрации в дежурную часть и сразу же направился для доклада к Николаеву. Павел Иванович внимательно выслушал Кудрина, посмотрел на фотографию и рисунок, сделанный Ермолаевой и, взяв со стола лупу, стал разглядывать обрывок квитанции, найденный в ее квартире.

— Вот что я думаю, — сказал он, положа лупу обратно на стол, — во-первых, постарайся обзвонить все ателье нашего района, может быть, по номеру квитанции можно будет определить, кому она принадлежала. Хотя, конечно, по всей Москве много разных ателье, но попробуй. Во-вторых, если действительно это была картина знаменитого итальянского художника Модильяни, то это очень серьезно. Сегодня его работы очень дорого стоят на различных западных аукционах, поэтому я позвоню одному знакомому искусствоведу из Пушкинского музея, может быть, он что-то прояснит об этой картине. А ты завтра прямо с утра поезжай в музей и поговори с ним. В-третьих, отправляйся сейчас в райотдел и попроси криминалистов, чтобы из этой фотографии вычленили только картину и постарались сегодня же размножить и ее и рисунок брошки, а потом нужно разослать их по всем районам города с ориентировкой на возможную продажу картины и брошки в ювелирных мастерских и художественных салонах. И еще, докладывай мне о каждом шаге расследования, ведь ты еще не очень опытный в этих делах, поэтому я, по возможности, буду тебе помогать.

— Понял, Павел Иванович, — сказал Женя и вышел из кабинета начальника. Оставшуюся половину дня он занимался выполнением поручений Николаева. Где-то к вечеру дежурный по отделению милиции передал ему записку от Павла Ивановича, в которой был написан телефон и фамилия искусствоведа — Загорский Сергей Сергеевич.

С утра следующего дня Женя сразу поехал в Пушкинский музей. Выйдя из метро, через несколько минут он подошел к главному зданию музея.

— Какой же он величавый! — с восхищением подумал он, подойдя к зданию с мраморной колоннадой, похожему на античный храм. А теперь — это храм искусств. Женя, вдруг, вспомнил, что когда ему было лет десять, он был уже здесь с родителями, но мало, что запомнил. Память вытащила из своих анналов лишь статуи и мумии людей и большое количество картин, висевших в залах музея.

Он подошел к вахтеру, стоящему у дверей музея, представился ему и попросил позвать Ивана Ивановича Загорского. Минут через десять к нему подошел мужчина средних лет и спросил, — это Вы, Кудрин Евгений от Николаева?

— Да это я, — ответил Женя.

— Тогда пройдемте со мной, — сказал Загорский и повел его по парадной лестнице наверх. Женя крутил головой налево и направо: вдоль лестницы возвышались колонны красного цвета, слегка поблескивающие в ярком свете висевших на потолке огромных люстр. На втором этаже они вошли в большой зал, где Загорский подошел к незаметной двери и, открыв ее, зашел вовнутрь. Кудрин последовал за ним и оказался в небольшом кабинете, в середине которого стоял стол, а по бокам два стула.

— Присаживайтесь, молодой человек, и расскажите, что привело Вас в этот храм искусств, — сказал Загорский, усаживаясь в свое кресло, — как мне вчера говорил Павел Иванович, Вы хотели со мной поговорить по поводу картин Модильяни.

— Начну все по порядку, — проговорил Женя, — несколько дней назад в одной московской квартире произошла кража, воры похитили картину, которую, по словам хозяйки, нарисовал Модильяни.

— Так, так, это очень забавно, — живо откликнулся Загорский, — но, насколько мне известно, в советских музеях его картин нет, за исключением двух рисунков, хранящихся в фондах нашего музея.

— Мать потерпевшей, Ольга Лаевская, давно ушла из жизни, — продолжал Кудрин, — но в начале нашего столетия, она была балериной Большого театра. И в тысяча девятьсот одиннадцатом году танцевала в русских сезонах у Дягилева в Париже. Во время гастролей ее, через театрального художника Льва Бакста, попросил попозировать художник Амадео Модильяни. Он объяснил это тем, что она ему очень понравилась, как балерина и он очень хотел бы написать ее портрет. В итоге он нарисовал две небольшие картины и поместил их на проходящей в то время в Париже выставке. На закрытие этой выставки по приглашению Бакста и пришла балерина Лаевская. Как рассказывала ее дочь, балерина была восхищена работой художника, а он расчувствовался, снял одну из этих картин прямо со стенда и подарил ей на память. С тех пор картина все время висела в квартире сначала Лаевской, а потом ее дочери.

Кудрин достал из своей папки фотографию картины, увеличенную криминалистами, и показал ее Загорскому. Тот долго и внимательно смотрел на нее и неуверенно произнес: — Если это действительно картина кисти Модильяни, то мы не знали об этом. У меня нет слов… — Знаете что, — встрепенулся он, — мы сейчас с Вами пройдем на третий этаж, там работает наш старейший искусствовед доцент Павлов Илья Платонович, — он много чего знает про художников и их картины и все его за глаза называют «ходячей энциклопедией».