Анатолий Силин - Перстень шаха

Начал искать тех, кто тут недавно пьянствовал и хозяйничал. Установил, что дача принадлежала бывшим работникам железной дороги. Они уже умерли, но у них остался сын, который раньше отбывал срок за изнасилование. На даче сын появлялся совсем редко, а вот его друганы частенько устраивали здесь попойки. По всей видимости, они гульбанули и в прошлый раз. Установил место проживания хозяев дачи, встретился с сыном и стал выяснять у него, кто бы мог бывать на даче. Тот долго крутил-вертел головой, изворачивался, не желая выдавать своих бывших дружков. Отвечал одно и то же: не знаю, я там не был, туда всякий мог зайти... Пришлось постращать, что придется ему самому за это отвечать. О собаке ничего не говорил, пусть поломает голову. Наконец он назвал одного из своих бывших друзей, проживавшего в районе мясокомбината. Кличка у того Губа.

В информцентре УВД я уточнил, что он неоднократно судился за кражи и хулиганство. Попросил оперуполномоченного Владимира Воронцова проехать со мной к этому типу: в работе мы часто друг другу помогали. Его зоной обслуживания была улица Домостроителей. Отыскали дом, квартиру. Дверь открыла жена. На наш вопрос она как-то неуверенно сказала, что мужа дома нет. Но мы представились и в квартиру все-таки вошли. Стоим в коридоре, разговариваем о том, где муж мог быть сейчас, и тут вдруг что-то сильно в туалете громыхнуло.

-- Кто там? -- спросил жену.

-- Это племяшка, -- ответила она скороговоркой. Но сколько мы ни стояли, а «племяшка» из туалета так и не выходила. Чего бы ей там так долго делать? Подошел, нажал посильнее на дверь -- она открылась, а там на унитазе пристроился тот, кто как раз нам и был нужен.

Жена охает и ахает, извиняется за своего растрафареченного муженька. А у того буквально все тело в наколках. Даже над глазами наколото, и, когда он их закрывал, то можно было прочитать: «Не буди». Работников милиции Губа явно не ждал и не знал, по какому вопросу мы к нему заявились. Не теряя времени, я завел его в ванную комнату и задал вопрос:

-- Кто собаку съел?

--Я не ел, -- сходу и без раздумий ответил Губа, тем самым признав, что был участником той пьянки на даче, когда убили, а потом зажарили и съели собаку.

-- Кто зарезал? -- напирал я, прикрыв плотнее дверь в ванную. -- Говори, и учти: если набрешешь, я тебя самого как собаку зажарю, понял?

Повертелся, покрутился Губа, но потом все-таки назвал того, кто зарезал собачку. Им оказался некто Третьяков с улицы Клинической, по кличке Трёшка. Третьякова я знал, раньше приходилось с ним встречаться. Жучок тот еще, вор-карманник, судимый, и дружки у него тоже карманники. Жил Третьяков в старом двухэтажном доме и, как ни странно, увлекался разведением голубей. Вот и пойми: с одной стороны, огромная любовь к голубям, а с другой -- зарезать маленькую беззащитную домашнюю собачку, а потом вместе с дружками сожрать ее. Ну и ну!

...Разговор с Третьяковым происходил возле его голубятни. Он как раз кормил птиц, нас встретил без особой радости. Я молча глядел, как он ухаживает за голубями, Воронцов стоял поодаль, а Губа, подойдя к Третьякову сзади, надоедно ныл и канючил:

-- Я сдал тебя, я не мог просто... -- Видеть и слышать это было противно.

-- За что собаку сожрали? -- спросил Третьякова напрямую. Спросил грубо, но по-другому до таких людей не доходит. Третьяков, видно, ожидал чего-то для себя худшего, отчего втянул голову в плечи. Потом начал «шурупить» и чесать затылок. Я повторил свой вопрос.

-- Думал, что бродячая, -- ответил наконец он. -- Не разобрал по пьянке.

-- Не хитри, не поможет, -- процедил я зло и добавил: -- Вот поджарю сейчас твоих голубей и скажу, что они с мусорки. Или вообще всю голубятню спалю! Как тебе понравится?

-- Лучше меня убей, а голубей не тронь! -- запсиховал Третьяков.

-- А-а, ишь какой жалостливый! Чем же собачка перед тобой так провинилась? Из-за нее девочка в постель слегла, пожилая женщина совсем горем убита. За что вы ее, как голодные звери, сожрали? -- Подойдя ближе к Третьякову, приказал: -- Садись в машину, поедем...

-- Бить за собаку станешь? -- как-то покорно пролепетал, явно труся, Третьяков.

-- Не стану, не трясись как ненормальный! Я не такой, как ты, живодер. Будешь извиняться перед старушкой и ее внучкой. Посмотрю, как поведете себя перед ними.

Приехав в отдел, я поместил Третьякова в камеру предварительного заключения, а Губа ждал, когда я назначу ему встречу назавтра. С Мариной Викторовной и ее внучкой договорились встретиться на следующий день около их дачи, в полдень.

Встреча состоялась, и мне кажется, что польза от нее все-таки была как для хозяев собачки, которую уже не вернешь, так и для тех, кто ее убил. Сцена, конечно, горькая и малоприятная, но уверен: для участников -- поучительная и полезная. Когда мы подъехали к даче, нас уже поджидали Мария Викторовна, ее внучка и кое-кто из хозяев соседних дач.

И вот два взрослых «барбоса» (по-другому их и назвать не могу) рухнули на колени и стали просить прощения. Вид их был жалок. Чтобы не убежали, я из их брюк вытащил ремни, и брюки они поддерживали руками. В нашей практике это называется «мягкой вязкой». Возможно, с этой «вязкой» я и перегнул, но мне хотелось, чтобы свое покаяние они запомнили на всю жизнь.

Марине Викторовне и ее внучке я сказал: вот те, кто убил и съел вашу собачку. Правда, не всех, кто был на том сборище, я привез, но эти просят прощения и за себя, и за остальных. Много неприятного услышали «гурманы» в свой адрес! Люди горячились, говорили, что от бродяжни и пьянчуг покоя нет. Девочка, которая столько слез выплакала по любимой собачке, кричала, что эти дяди самые гадкие!.. О других подробностях «покаяния», думаю, нет необходимости говорить. Считаю, что данное дело я довел до конца. Заявительница с внучкой и их соседи получили хотя бы моральное удовлетворение. Позже они написали в мой адрес благодарственное письмо, и вообще-то это неплохо сработало на повышение авторитета милиции. Для меня это было как раз самым важным.

Шло селекторное совещание. Его вел начальник райотдела Александр Петрович Жабин. Как обычно, кто-то отчитывался о проделанной работе, кого-то критиковали, а кого-то хвалили, ставились задачи. И вдруг раздался звонок. Звонил начальник УВД Иван Михайлович Солохненко. Жабин предупредительно поднял руку, и все притихли. Я был на том совещании и часть разговора между начальником УВД и начальником отдела милиции района услышал. Речь шла о садах и о неизвестно откуда появившемся там каком-то «Аборигене», который делает все, что захочет, и всех дачников застращал. Генерал просил немедленно с этим разобраться и об исполнении доложить ему лично. Совещание закончилось, Жабин всех отпустил, а меня попросил остаться.