Ларс Кеплер - Соглядатай

Нестор стоял и дул на свои тонкие пальцы, когда Эрик подошел к нему.

— Похоже, тяжелые, — сказал он.

— Эрик? Нет, не ос-собенно, — улыбнулся Нестор.

— Где ты живешь? Я тебя подвезу, — предложил Эрик.

— Я не хочу доставлять хлопот, — прошептал Нестор.

— Никакие это не хлопоты. — Эрик поднял четыре пакета.

Сидя в машине рядом с ним, Нестор повторил, что справился бы и сам. Эрик ответил, что не сомневается, и осторожно вырулил с парковки.

— Спасибо за кофе… но, пожалуйста, не делай мне впредь подарков, — сказал Эрик.

— Ты с-спас мне жизнь, — тихо возразил Нестор.

Эрик помнил, что психоз начался у Нестора три года назад, когда умерла его тяжелобольная собака.

Начав работать с этим пациентом, Эрик прочел записи, сделанные в закрытом психиатрическом отделении, где наблюдался тогда Нестор. Худосочный пациент беседовал с мертвецами: с серой дамой, которая щеткой вычесывала перхоть из волос, и с каким-то злобным парнем, который заставлял его тянуть руки в разных направлениях.

Во время беседы Эрик выяснил, что Нестор зациклился на моменте, когда усыпляли собаку. Он твердил об игле в правой передней лапе, о том, как смертоносный раствор вливается в тело. Собака задергалась, со стола потекла моча, когда мускулы потеряли тонус. У Нестора было чувство, что ветеринар и жена обманули его.

Нестор хорошо отвечал на стадии стабилизации, но, стоило Эрику снять его с риспердала, пациент снова начал слышать голоса.

Эрик не был уверен, получится ли загипнотизировать Нестора, — вполне возможно, тот принадлежал к небольшому проценту людей, не поддающихся гипнозу. Однако во время расслабляющих бесед в полутемной комнате они все же докопались до переломной ситуации, которую потом эпизод за эпизодом разобрали.

Нестор рос с матерью и младшим братом, а еще у него был черный лабрадор. Когда Нестору было семь, его пятилетний брат заболел острым воспалением легких, которое усугубило и без того тяжелую астму. Мама сказала Нестору, что братик умрет, если они не усыпят собаку. Нестор отвел собаку на озеро Сёдербюшён и утопил ее в хоккейном сумке, набитой камнями.

Но брат все равно умер.

В сознании Нестора две картинки срослись. У него навсегда отпечаталось, будто он утопил брата в сумке, а собака стерлась из его памяти.

Они тогда проработали его гнев на материнскую манипуляцию, и через месяц Нестор наконец отпустил мысль о своей вине, как и представление о том, что мать способна дотянуться до него из могилы.

Сейчас Нестор жил самостоятельно, не нуждался в лекарствах и был бесконечно благодарен Эрику.

Они проехали церковь Маркусчюркан в Бьёркхагене и остановились у дома номер пятьдесят три по Аксвалльсвэген.

Нестор отстегнул ремень безопасности, и Эрик помог ему донести пакеты до двери квартиры на первом этаже.

— Спасибо за все, — робко сказал бывший пациент. — У меня есть м-мороженое и сок. И время…

— Мне надо ехать дальше, — ответил Эрик.

— Но я должен угостить тебя чем-нибудь. — Нестор открыл дверь.

— Нестор, у меня назначена встреча.

— Ступает по мертвым б-беззвучно. Ступает по мертвым и слышит — они бормочут и дышат.

— Я уже не успею отгадать твою загадку, — сказал Эрик и направился к выходу.

— Лист! — крикнул ему вслед Нестор.

Джеки и Мадде сидели на диване и грызли попкорн; Эрик пытался сыграть этюд.

Каждый раз, когда он запинался, Мадде напоминала, что у него способности. Девочка устала за день и зевала все сильнее.

Джеки старалась объяснить, что такое паузы-восьмые и ритмический рисунок; она поднялась и положила ладонь на правую руку Эрика.

Она попросила его начать левой рукой с двадцать второго такта и вдруг замолчала, повернулась к дочери, прислушалась к ее дыханию и попросила:

— Сможешь отнести ее в кровать? У меня локоть не действует.

Эрик встал из-за фортепьяно и взял девочку на руки. Джеки пошла вперед, открыла дверь детской, зажгла свет и откинула одеяло.

Бережно Эрик положил Мадлен в постель и отвел волосы с ее лица.

Джеки подоткнула дочери одеяло и поцеловала ее в щеку, прошептала что-то ей на ухо и зажгла маленький розовый ночник на тумбочке.

Только теперь Эрик увидел, что все стены детской исписаны отборными ругательствами.

Иные слова были написаны детским почерком и с ошибками, другие вывела более уверенная рука. Эрик предположил, что Мадлен занимается этим уже несколько лет. Ее мать — единственная, кто не сможет увидеть надписей.

— Что такое? — спросила Джеки, уловив его молчание.

— Ничего. — Эрик мягко закрыл за собой дверь.

Они вышли в коридор. Эрик не знал, сказать Джеки об увиденном или промолчать.

— Мне уйти? — спросил он.

— Не знаю, — ответила Джеки.

Она протянула руки и дотронулась до его лица, погладила его щеки и подбородок.

— Я выпью воды, — хрипло сказала она, пошла на кухню и открыла шкафчик.

Эрик подошел, наполнил стакан, подал ей. Джеки выпила, и он поцеловал ее прохладные губы, прежде чем она успела вытереть подбородок.

Они обнялись, Джеки встала на цыпочки, и они глубоко поцеловались, стукнувшись лбами.

Руки Эрика скользнули по ее спине и бедрам. Ткань юбки странно шуршала, словно тонкая бумага.

Джеки слегка отпрянула, отвернулась и уперлась рукой Эрику в грудь.

— Это ты напрасно, — сказал он.

Джеки покачала головой, потянула его к себе, поцеловала в шею, на ощупь нашла пуговицы брюк, но вдруг замерла и прошептала:

— Шторы задернуты?

— Да.

Джеки подошла к двери, прислушалась и осторожно закрыла.

— Наверное, не обязательно делать это прямо сейчас.

— Ладно, — сказал он.

Она стояла спиной к раковине, опершись о нее рукой и слегка разомкнув губы.

— Ты меня видишь? — спросила она и сняла темные очки.

— Да.

Ее блузка выбилась из-под юбки, короткие волосы разлохматились.

— Прости, что я все усложняю.

— Нам некуда спешить, — пробормотал Эрик, шагнул к ней, обхватил за плечи и снова поцеловал.

— Снимем одежду. Да? — прошептала Джеки.

Они стали раздеваться прямо на кухне, Джеки медленно заговорила про радиорепортаж о преследовании христиан в Ираке.

— Теперь Франция примет беженцев, — улыбнулась она.

Эрик расстегнул брюки и смотрел, как она складывает свою одежду на стул и снимает лифчик.

Эрик стоял перед ней совершенно голый и думал, что чувствует себя на удивление раскованно. Даже не пытается втянуть живот.

Зубы Джеки блеснули в слабом свете, когда она стащила трусы, качнула ногой, и они упали на пол.

— Я не застенчивая, — тихо сказала она.

Соски у нее оказались светло-коричневые, она вся словно сияла в темноте. Под светлой кожей, как на мраморе, проступала сеть жилок. Из-за темных волос на лобке промежность казалась нежной.