Николай Леонов - Мертвопись

Некоторое время подождав, пока Гуров осмотрит его «творение», абстракционист осторожно поинтересовался:

– Ну а нам теперь как быть? Продолжать сворачиваться?

– Нет. А зачем? Можно снова разворачиваться. Если что – сошлетесь на меня… – Дав ему свою визитку и попросив живописцев звонить, если вдруг кто-то из них вспомнит что-то дельное, Лев помахал художникам рукой и зашагал к парковке.

Разумеется, с точки зрения ортодоксального чиновного буквоедства этот вернисаж едва ли имел какие-то права на существование. Согласно всем бюрократическим «традициям» его можно было проводить, лишь оформив кучу разрешительных бумаг. Но, если подходить к этому вопросу с точки зрения нормального, здравого смысла, запрет выставляться на этой части бульвара наверняка выглядел бы абсурдным. Художники вели себя тихо, не сорили, не создавали каких-либо помех пешеходам, не провоцировали нарушений общественного порядка. Наоборот, обилие самых разных полотен действовало, можно сказать, облагораживающе на всех тех, кто оказывался рядом.

Гуров отбыл в главк, предварительно сбросив по сотовой связи на телефон Стаса фотоснимки портретов психопата, итальянца и японца. Сбросил их и на сайт информотдела главка. Созвонившись с начальником отдела, майором Жаворонковым, Лев попросил поискать этих людей в различных базах данных, да и вообще набрать информации по максимуму. Но, несмотря на все это, руля по городским улицам, он интуитивно чувствовал острую внутреннюю неудовлетворенность. Что-то ему подсказывало: не там они ищут, не там! Во-первых, пообщавшись с художниками, Гуров вдруг понял: смерть Лунного (ну, или то, что принято за смерть в общем ее понимании) едва ли могла быть насильственной. В его кончине не просматривалось каких-то характерных признаков того, что кто-то намеренно прервал жизненный путь Виталия. За годы своей профессиональной деятельности Лев повидал жертв чьей-то злонамеренности более чем достаточно. И где-то в подсознании у него уже сложилась определенная «матрица» представлений о причинах ухода в мир иной того или иного человека. Лунный в эту «матрицу» никаким боком не вписывался.

Не было уверенности и в том, что, потратив время и силы на поиски итальянца и японца, которые являли свой интерес к творчеству Лунного, они со Стасом гарантированно выйдут на организатора похищения картины. Не было! Разумеется, независимо от озарений своей интуиции, опера «копать» в направлении «иностранного следа» будут. Зачем? Ну, чтобы уже не оставалось сомнений в том, что иностранцы здесь и в самом деле совершенно ни при чем. Но это будет длиться только до той поры, пока в поле зрения сыщиков не появится что-то более реальное. Тогда вектор их поисков немедленно изменится. Но как и где нащупать это «реальное»? Вот это – вопрос вопросов…

Прибыв в главк, Гуров проследовал в свой кабинет, где снова засел за компьютер, с головой уйдя в дебри Интернета. Он чувствовал, что для построения полноценной версии им слишком многого не хватает. То, чем они располагали, едва ли могло стать основой для успешного расследования. Рыская по сайтам, где имелись материалы по хищениям картин, заходя в базы данных МВД, в которых размещалась информация о фигурантах дел, связанных с хищениями произведений искусства, Лев напряженно размышлял. Опираясь на свой огромный опыт, он пытался определить хотя бы возможные мотивы похищения картины в Проклове.

Понятное дело, на первом месте была версия о краже картины ради продажи ее какому-то подпольному любителю живописи. Ну, или перекупщику, делающему свой криминальный бизнес на перепродаже краденых произведений живописи. И в том, и в другом случае картина Лунного запросто могла уйти за границу. Что еще могло толкнуть неведомого вора на кражу? Ну, например, он мог быть психически ненормальным типом, испытывающим патологическое сексуальное влечение к картинам самого разного жанра. Почему бы не предположить, что и «Девятый вал» Айвазовского для какого-то потенциального пациента психиатров мог стать поводом испытать специфическое возбуждение?

Чтобы проверить это предположение, Гуров открыл справочную страницу в Интернете. Так называемых парафилий – сексуальных отклонений от общепринятой нормы – обнаружилось изрядное множество. Помимо всем известных однополых вывертов человеческой психики обнаружилось и то, что было названо нарциссизмом – влечением к самому себе.

«Так вот чем они страдают, эти западноевропейские дурынды, которые выходят замуж сами за себя!» – рассмеявшись, мысленно резюмировал Лев, продолжив свои изыскания…

В ряду дефектов психики, как оказалось, имеет место быть и фетишизм – влечение, например, к каким-то деталям одежды, обуви, нижнего белья. В сопутствующей этому пункту статье рассказывалось о том, что в Японии с этим фетишизмом вообще массовый бзик: пожилые мужики балдеют, нюхая ношеные стринги юных японских нимфеток.

«Ага! Тут что-то есть! – дойдя до этого места, мысленно отметил Лев, сразу же вспомнив про японского туриста, который покупал картины Лунного. – Выходит, у них этих самых парафилий – как у дурака махорки? И почему бы японскому фетишисту не трансформироваться в извращенца-картинофила, которого тянет к картинам? Это надо взять на заметку!»

Кроме того, в обилии страдающих парафилиями обнаружились эксгибиционисты – любители показывать свое «богатство» ошарашенным очевидцам, вуайеристы – граждане, страдающие тягой подглядывать за чужими любовными утехами, и еще много других ненормальностей, описанных сексопатологами. Найдя статью о парафилии, именуемой пигмалионизмом, Гуров сразу же понял, что это ближе всего к версии об извращенцах. Как явствовало из пояснения, «пигмалионизм – сексуальное удовлетворение, получаемое от обладания и созерцания предметов искусства».

Когда-то, еще в школе, Лев читал древнегреческий миф об эллинском скульпторе Пигмалионе и изваянной им Галатее. Скульптура получилась столь реалистичной, что Пигмалион в нее влюбился. Сжалившись над ним, боги оживили Галатею. И вот теперь всякие, испытывающие физиологическое влечение к статуям, картинам и тому подобному, врачебной наукой поименованы пигмалионистами. Таким образом, предположение о вероятности похищения картины человеком, который страдает психическим расстройством, получило свое самое полное подтверждение. Теперь нужно было связаться со специалистами по части психиатрии, чтобы взять у них информацию об известных им «пигмалионистах», имевших клептоманские наклонности. То бишь склонных к воровству.

Но и версию кражи картины, как будущего лота какого-либо западного аукциона, отбрасывать не стоило. Поэтому Лев решил позвонить своему старому информатору Константину Бородкину по кличке Амбар. Набрав его номер и услышав хорошо знакомое: «Але, чавой-то там?» – он изложил суть своего очередного задания. Гуров поручил отставному вору, в данный момент содержателю нелегального притона, «прозвонить» криминальный контингент его забегаловки на предмет выявления лиц, причастных, вероятно, к краже в Проклове. Выслушав Льва, Бородкин издал маловразумительное «Гхм-м-м-м…» и поинтересовался: