Георгий Зотов - Тиргартен

Автоматная очередь прозвучала сзади – из того самого кафе.

Курочкин мягко осел на колени и выстрелил из ППШ от живота. В помещении послышался вскрик, наружу вывалился и замер на мостовой подросток в чёрной форме. Комаровский увидел два тёмных пятна, стремительно расползающихся между лопаток по гимнастёрке сержанта. Он рванулся к нему, сдёрнув с плеча шмайссер. Из кафе продолжали стрелять – неумело, с истеричными выкриками «хайль Гитлер!» и «фефлюхте руссен!». С каким-то подвизгиванием пули плющились о камни, рикошетили от стен. «Фольксштурм». Сергей поравнялся с Курочкиным, когда тот начал плавно заваливаться на бок. «Блядь, гранату бы сейчас», – пронеслось в голове, но после вчерашнего боя «лимонок» ещё не выдали. Он выхватил в прицел чьё-то лицо в кафе, нажал спуск, и оно исчезло в фонтане крови. Стрельба смолкла. Прошло несколько тягучих секунд, вновь прозвучала короткая очередь – кто-то взял у убитого автомат. Курочкин обмяк, послышался резкий хряск – в туловище ударила ещё одна пуля. Старший лейтенант залёг за телом сержанта. Сквозь осколки витрины мелькнуло нечто серое. Шмайссер сухо щёлкнул. «Ёб вашу мать… патроны». ППШ погибшего Василия валялся не так уж чтоб далеко, но к нему было не подползти. Выстрелы из кафе резко смолкли. Он услышал тонкий крик, почти рыдание. Похоже, и у немцев кончились боеприпасы. Тишина. В подобных случаях, как пишут классики мировой литературы, мгновения кажутся часами – и, что самое интересное, это действительно так. Судьба – бешеная сука. Двадцать минут назад Курочкин держал на руках мёртвую Настю, а теперь умер он сам, и лужа его дымящейся на холоде крови растекается по камням. Позавчера пили за свадьбу Васьки с Настей «наркомовские» сто грамм, а сегодня обоих больше нет. Как и многих других, с кем прошёл войну Комаровский. И скольких ещё не будет – пока какая-то фашистская блядь на улице берёт и стреляет тебе в спину.

Он приподнялся на колено. Нащупал за поясом финский нож.

Из кафе выбежал рыжий паренёк – в серой форме, с повязкой на рукаве: тут уж не разберёшь, фольксштурм или гитлерюгенд… Неумело занеся для удара винтовку прикладом вперёд, визжа на одной тягучей, непрекращающейся ноте:

– А-а-а-а!

Сергей за полсекунды оценил – до ППШ не добраться. Впрочем, мальчишка его не особо-то и беспокоил. Он привстал на одно колено. Дождался, пока фольксштурмовец поравняется с ним, легко отклонился от удара и воткнул нападающему финку в сердце. Хорошая финочка, с наборной рукоятью из плексигласа, в сорок третьем у штрафника на две бутылки водки выменял и с тех пор с ней не расставался. Немчик даже ничего не понял – хрюкнул как-то, ахнул, весь воздух из лёгких выплюнул. Винтовка грохнулась на мостовую, но Комаровский уже был учёный – когда парень падать на него стал, вскочил и оттолкнул умирающего. И правильно сделал: ему в челюсть врезался кулак. Лейтенант покачнулся, однако на ногах устоял. Новый удар пришёлся по руке, били стволом шмайссера, со всей силы – запястье пронзила острая боль. Однако финку он не выпустил, и резво (можно сказать, исключительно резво) подался назад.

Вовремя – в сантиметре от груди блеснуло плоское лезвие штыка.

Противник лыбился. Плечистый, заросший короткой бородой мужик с треугольником роттенфюрера СС на потасканной, обсыпанной пылью серо-зелёной форме. «Ах, тля, – подумал старший лейтенант. – Ты ведь этого сосунка на меня для отвлечения выпустил. Чтобы я его зарезал, как поросёнка, а сам от тебя нож получил. Вот же тварь поганая».

– Du wirst sterben… [5] – замахнулся штыком роттенфюрер.

– Nein, ich werde dich toten… [6] – спокойно ответил Комаровский.

Эсэсовец не удивился – словно всю войну русские вокруг него сплошь и рядом только и делали, что говорили на прекрасном «хохдойч». Отбросил бесполезный шмайссер, перекинул штык в другую ладонь. Комаровский сделал выпад финкой, но немец дёрнулся влево и молниеносно выбросил руку вперёд. Старший лейтенант присел, лезвие разрезало воздух над головой. Зажав в потных ладонях рукоятки ножей, они медленно кружили по пустой улице. Камни мостовой пружинисто сотрясались от танкового огня. Этот извращённый балет продолжался уже минуты две – никто не хотел пропустить удар от соперника, каждый пытался выгадать момент, дабы сокрушить врага. Старлей был одержим мыслью посчитаться за Курочкина, роттенфюрер явно разозлился по причине гибели троих фольксштурмовцев. Прекрасная, хорошо спланированная засада сорвалась, потому что один из этих дураков выстрелил в русского раньше времени: не выдержали мальчишечьи нервы.

Не отводя взгляда от лица Комаровского, немец показал на Курочкина.

– Bald wirst du ihn treffen [7].

– Kaum [8].

Роттенфюрер прыгнул вперёд, обрушился на Комаровского всем своим весом. Оба повалились на мостовую, хрипя и изрыгая проклятия. Припечатав старшего лейтенанта к камням, немец тянулся штыком к его горлу. Комаровский сжал обеими ладонями руку эсэсовца, стараясь увести лезвие в сторону. Немец наваливался, что-то шепча, широко распахнутые серые глаза были безумны, лицо скривилось в оскале, с нижней губы повисла ниточка слюны. Сергей отбросил руку роттенфюрера и дёрнулся вправо, штык ткнулся в камень мостовой, заскрежетав… Враг потерял равновесие, и этого оказалось достаточно. Финка по рукоять вонзилась в живот немцу, над пряжкой, где хищно распростёр крылья орёл. Услышав хруст, Комаровский дёрнул нож вверх, провернул по часовой стрелке и вытащил наружу – вместе с внутренностями.

Роттенфюрер нечеловечески закричал.

Старлей лениво пнул штык – тот забренчал по камням мостовой. Встал, отдышался, сделал несколько шагов. Поднял ППШ, проверил диск. Блядь. Четыре патрона. Он нагнулся к Курочкину. Закрыл сержанту глаза. Подошёл к стонавшему немцу, присел на корточки. Роттенфюрер полулежал в багровой луже, вяло загребая ногами, зажимал резаную рану: сквозь пальцы перламутром блестели выпавшие кишки. Комаровский аккуратно, почти без злобы плюнул немцу в лицо. Затем снова ударил ножом – на этот раз в печень. Эсэсовец зашёлся воплем, перешедшим в бульканье.

– Nur fur den Fall [9], – скучно сообщил ему Комаровский.

Взяв ППШ на изготовку, Сергей без спешки двинулся в направлении ушедшего вперёд фронта. Он внимательно всматривался в разбитые окна домов: беспечность стоила жизни лежавшему сейчас возле кафе Курочкину. Старший лейтенант уже почти добрался до конца улицы, когда услышал глухое рычание и скрежет. Звуки доносились с первого этажа особняка, украшенного цветочными горшочками. Повинуясь фронтовой привычке, он прыжком преодолел пространство до порога и вышиб хлипкую дверь. «Гранату бы», – вновь помечтал Комаровский. Водя стволом автомата, прошёл комнату. Держа палец на спусковом крючке, распахнул шкаф для одежды – никого. Присев, осторожно выглянул из-за угла на кухню. Он сразу увидел тело – непристойно раскинутые ноги в изношенных дамских ботинках, задравшаяся тёмно-коричневая юбка. Вокруг трупа в изобилии валялись осколки тарелок, скатерть со стола наполовину стащили вниз. Громадная чёрная овчарка подняла покрасневшую морду от лодыжки женщины, на пол закапала кровь. Лязг клыков и выстрел раздались одновременно.