Георгий Зотов - Тиргартен

– Была бы возможность – ещё раз убил бы, – устало сказал Сергей. – Помоги мне переодеться, – он достал вещмешок. – Не хочу к нашим выходить в этой собачьей форме.

…Оксана, разумеется, сразу увидела и рану, и измазанную кровью грудь (в иссиня-чёрных кровоподтёках, аж нет живого места), но промолчала. Комаровский с ненавистью разрезал эсэсовский мундир, отбросил лохмотья и кое-как, со стоном, надел красноармейскую гимнастёрку – по ней тотчас же разошлись тёмные пятна. Оксана безмолвно подставила плечо, он обнял её – и они медленно (Комаровского сильно шатало, он с трудом держался на ногах) пошли в сторону советских позиций. В правой руке Сергея качался на цепочке раскрытый медальон, и девушка увидела на фото женское лицо.

– Жена ваша?

– Да. Нет её больше, девочка. Фашисты расстреляли, вместе с сыном.

Оксана посчитала, что лучше не задавать вопросов. Они брели не спеша, но вскоре вышли к немецким позициям. У пулемёта за колючей проволокой спали двое – щуплый молодой солдат и тучный фельдфебель с рыжей щетиной, как у кабана. Сергей скинул руку девушки и, опустившись на четвереньки, без замаха воткнул унтер-офицеру в грудь нож. Тот захрипел, Комаровский, выдернув лезвие, всадил финку в шею солдату. Затем выпрямился, чтобы идти дальше. Оксана не произнесла ни единого слова.

– Их всех убивать надо, – пояснил Сергей. – Чтобы по земле нашей больше не ходили.

Воздух удивлял небывалой тишиной. Первый раз за почти четыре года фронт замолчал. Люди спали на тротуарах города – с обеих сторон. Комаровский шёл, и каждый шаг разрывал мозг чудовищной болью. Он сам не помнил, как они оказались прямо перед рейхстагом. Здание было испещрено тысячами следов от пуль и осколков, над крышей поднимался дым. У основания лестницы застыли два чёрных, сожжённых танка «тигр», на ступенях вповалку лежали тела убитых немецких солдат – их больше было некому убирать. Сергей запрокинул голову, и глаза ему ослепило солнце, ярко светившее через огромное красное полотнище, развевающееся над крышей рейхстага. «Победа, – подумал старлей. – Война закончена». Сквозь алую материю, в золотом луче, он ясно увидел лицо Елены – не мёртвое, с землёй во рту, а улыбающееся, родное, нежное. Сын тоже смеялся и тянулся к нему, крича: «Папа!» Сергей раскинул руки, чувствуя, что падает.

…Их толпой обступили красноармейцы, в изумлении глядя на умирающего человека с застывшей на губах улыбкой и девочку-подростка в нелепом, вымокшем до нитки жёлтом платье. Оксана обняла голову Комаровского – и громко, навзрыд заплакала.

Секретарша не потрудилась подняться из-за стола, она просто повысила голос.

– Анатолий Васильевич готов вас принять, – не сказала, а отчеканила, как железо.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Сдайте, пожалуйста, смартфон. Таковы правила.

– Да, конечно.

Никита Архипов поднялся с кожаного дивана в приёмной, протянул строгой девушке «айфон» – и направился в кабинет, куда предусмотрительно была открыта дверь (она захлопнулась, едва он вошёл внутрь). Архипов сиживал здесь раньше, ничего не изменилось – британский коричневый минимализм, стены и потолок отделаны клёном и дубом, люстра хоть и муранского стекла, но однотонная. Наверное, когда-то тут правили бал золото и слоновая кость, однако сейчас вкусы миллиардеров сильно сдержаны общественным мнением. За бивни с тебя «зелёные» живьём кожу сдерут, а золото в соцсетях дружно объявят «безвкусицей» и «пиром во время чумы». Да уж, стоит ли становиться миллиардером? Впору пожалеть их, бедненьких. Анатолий Васильевич поднялся из-за стола, обитого болотного цвета кожей (все они обожают Кремлю подражать), – он сиял, как новенькая десятирублёвка. Никита тоже изобразил радость. Оба собеседника присели в кресла, на подставке между ними дымились фарфоровые чашки с кофе, поблескивали вазочка с конфетами и фарфоровое блюдце с манго.

– Мой друг отрекомендовал вас с самой лучшей стороны… – сказал хозяин кабинета.

Никита поднёс к губам кофе (сваренный отменно) и кивнул. Да. Прождав год, он убедился – Кристиан Фейербах не вернётся. Как, собственно, и планировалось. Теперь можно снова включать машину времени и открывать новое членство в «историческом клубе». В каком-то смысле Никита даже скучал по швейцарскому олигарху. Всё-таки двадцать пять долгих лет сотрудничества, мужик был самым первым (и лучшим) клиентом, обеспечил старт успешного бизнеса Архипова. Но со временем у Фейербаха стало просто-напросто «срывать резьбу» от вседозволенности. Он слишком произвольно выбирал времена и города, перемещался в прошлое без предупреждения, убивал без разбора. Словно наркоману, ему требовалась всё большая доза – только не героина, а человеческой крови. И если четверть века назад он использовал машину времени, чтобы убить максимум двух женщин, то дальше ему уже было трудно остановиться. Заявится в Италию семидесятых, перебьёт кучу баб, а потом заявляет – не, не то, головы не подошли. Натурально, крыша поехала, вконец свихнулся. Поехать за адреналином в безумно опасный Берлин перед самой капитуляцией сорок пятого года и туда же потащить личного телохранителя Мэддока – даже не легкомыслие, идиотизм. Это и стало точкой кипения. Ладно, ещё те дурацкие выходки, когда Никите пришлось персонально мотаться в прошлое, в архив Скотланд-Ярда, и зачищать сперму Фейербаха с пальто Мюриэль Дринкуотер. Да, не слишком помогло, но осторожность никогда лишней не бывает. Архипов не сразу пришёл к окончательному решению. Как-никак Кристиан сам вышел на него в то время, когда все хором только смеялись и издевались над «фейковым изобретением». Предоставил прекрасно оснащённую лабораторию. Неограниченное финансирование. Никогда не торопил, хотя и видно было – трясётся от нетерпения. Но своим другом Никита его не считал. Друзей для него не существовало в принципе, особенно после случая, когда коллеги отвернулись после «неудачного» изобретения. Да и хуй с ними.

Фейербах думал, будто управляет машиной времени.

Наивный парень. Это Никита всегда мог отключить и включить её дистанционно, из своей собственной лаборатории. Он и не собирался отдавать контроль над изобретением Кристиану: это всё равно что позволить обезьяне играть с гранатой. Учёный не открыл миллиардеру даже части функций. Скажем, перемещаться можно не только в XX век, но и в другие времена. Первый раз Архипов проделал такое, когда проник в Берлин 1840 года и купил превосходный дом в центре, обустроив секретный подвал. В подземелье целенаправленно доставлялись все, кто ему когда-то не угодил. Коллеги. Научные руководители. Бывшие друзья. Просто неприятные люди. Человек семьдесят, если не больше, – Никита мелочными подсчётами не занимался. Формально Архипов упокоился на Ваганьковском кладбище в закрытом гробу: передав Фейербаху машину времени в управление, он инсценировал собственную смерть и похороны. Понадобилось время, чтобы сделать новые документы, исправить отпечатки пальцев, да и пластическая операция – вещь сложная. От инвалидной коляски отказался легко – встал и пошёл. Его взрывом-то почти не задело, в отличие от погибшего профессора Семёнова: он изображал калеку, чтобы не «пришили» убийство по неосторожности – и так ведь, типа, неудачник парализован. В «инвалидке» и театральном изображении паралитика надобность давно отпала – Никита вернулся совершенно новым человеком, неузнаваемым для прежних знакомых и родственников. Система была проста. Пригласить старого врага на деловую беседу под видом желающего вложиться в науку бизнесмена, обещать хорошие условия и гонорар на новой работе, а затем переместить в секретную камеру начала XIX или XX века, дабы тот умер от удушья. Когда Кристиан поделился мыслью, что хорошо бы поохотиться на женщин в Берлине, Никита даже вздрогнул – это судьба. И сообщил: есть специальный, давно купленный дом с уже открытым порталом. Только не нужно задавать вопросов при виде груды черепов в подвале. Фейербаха условие устроило – Никита не интересуется особенностями его путешествий, он тоже не из любопытных. Черепа и черепа. Мало ли, может, интерьер такой. Ну а остальное было делом техники. Портал отключен, и привет. Даже если Кристиан и выживет в хаосе падения Берлина, через семьдесят три года он вряд ли предъявит претензии.