Мария Шкатулова - Виза на смерть

— Ты где?

— В Уланском переулке.

— В каком?!

— Уланском. Это около «Чистых прудов»…

Он выругался и сплюнул.

— Ладно. Езжай к Магистральной улице и встань сразу после поворота. Я перезвоню.

Женя завела двигатель и, прежде чем тронуться с места, развернула план Москвы. Эта чертова Магистральная… где она? А-а, вот… Далеко. Женя попыталась представить себе этот район, но не смогла. «Я никогда там не была… Впрочем, какая разница? Не на Тверской же встречаться…»

Женя вспомнила его голос, и ей показалось, что у него немного изменилась интонация. Она ни о чем не спросила его, да и что бы она могла сказать, не рискуя сболтнуть что-нибудь лишнее? Если бы было нужно, он бы спросил сам. И потом, он тоже наверняка нервничает.

Она вырулила на Садовую и поехала в сторону площади Восстания.

Ей пришлось немного поплутать, но в конце концов она выехала на Магистральную и остановилась. Улица была пустынна и освещалась рядом тускло горевших фонарей. Заморосил дождь, и лобовое стекло быстро покрылось каплями. Чтобы отвлечься и справиться с сердцебиением, Женя следила, как они стекают вниз под действием собственной тяжести.

Прошло еще несколько минут. Когда послышалось треньканье сотового, Женя вздрогнула.

— Поезжай вперед, медленно. Доедешь до второй арки и остановишься.

«Нервничает. Хочет убедиться, что я одна. Он прав. Господи, только бы все обошлось…»

Она вдруг подумала, что в трубке почему-то не слышен Машин голос. «Почему она молчит? Боится его? Боится плакать? Впрочем, не может же он таскать ее с собой. Он, наверное, посадил ее где-нибудь и сказал, что сейчас приедет мама».

Женя снова поймала себя на странном ощущении — на том, что почти оправдывает его, то есть действует как бы заодно с ним. «Что это со мной? Стокгольмский синдром?»

Через пять минут он перезвонил. Потребовал, чтобы она проехала еще немного, потом еще. Потом велел въехать во двор.

Женя свернула в подворотню и только теперь заметила, что дом нежилой. Справа от нее стояли переполненные мусорные контейнеры, на одном из которых местный остряк вывел белой масляной краской: «Фонд Сороса». В другом тлел подожженный мусор, и тошнотворно пахло гарью. Слева, тараща пустые глазницы окон, темнел пятиэтажный кирпичный дом.

— Вылезай из машины и иди вперед. Капусту не забудь, — приказал голос в трубке.

— Где моя дочь? — спросила Женя, изо всех сил сдерживая дрожь.

— Здесь, здесь, не психуй. Я вот только проверю, нет ли за тобой хвоста и все.

— Никого тут нет. Вы же видите, я одна, — сказала Женя и тут же подумала, что она действительно одна в этом чужом дворе с сумкой, набитой деньгами, и что ни одна живая душа не знает, где она и где ее искать в случае чего. Но задумываться над этим у нее уже не было времени, да и не могла она думать о себе, пока Маша была в опасности.

— Где моя дочь? — повторила она срывающимся голосом. — Немедленно приведите ее сюда или я…

— Не ори. Здесь твоя девка. Положи бабки в контейнер и иди забирай свое сокровище.

Женя взяла сумку и вышла из машины. Она вглядывалась в темноту, пытаясь понять, где может прятаться похититель и почему не слышно Машиного голоса, и в ту же секунду из зияющих пустотой окон второго этажа до нее донесся детский плач.

— Маша, Машенька, я здесь! — отчаянно крикнула Женя и, швырнув сумку в контейнер, бросилась в дом.

В подъезде выселенной под снос пятиэтажки было темно и пахло кошками и сырой штукатуркой. Вытянув руки, Женя сделала несколько шагов, пока не наткнулась на деревянные перила. Она нажала на кнопку мобильника, чтобы хоть немного осветить окружавшее ее пространство, и в зеленоватом мертвенном свете маленького экрана различила усыпанную строительным мусором лестницу. Наступая на битое стекло и клочья старых обоев, Женя бросилась наверх. Миновав первый пролет, она услышала слабый щелчок, и плач тут же прекратился.

— Маша, Машенька, не бойся! Это мама! Я иду! — крикнула Женя, рванулась вперед, споткнулась, больно ударив коленку, и выронила мобильник, который сразу же погас.

Чуть не плача от страха за ребенка, она принялась шарить вокруг себя в поисках телефона, как вдруг ее рука наткнулась на какой-то предмет. Она сразу догадалась, что это, как и догадалась обо всем остальном: это плакала не Маша — Машиным голосом плакал диктофон.

Не помня себя, она немного перемотала пленку назад. Что-то щелкнуло, потом еще раз, и тот же голос, который говорил с ней по телефону, насмешливо произнес: «Что ж ты так слабо?.. Условия надо выполнять…»

Она так и не поняла, что произошло потом. То ли ее ударили по голове, то ли она потеряла сознание и упала, сильно стукнувшись головой. Когда через несколько минут она пришла в себя, диктофона уже не было.

Гражданская панихида в Голубом зале Министерства иностранных дел, а затем на Хованском кладбище прошла как-то скомканно. Казалось, выступающие испытывают неловкость и стремятся поскорее свернуть траурные речи. Да и что говорить-то, в самом деле? Когда хоронят убеленного сединами бойца дипломатического фронта, тогда ясно: «После тяжелой и продолжительной болезни ушел из жизни старейший и заслуженный… и память навсегда сохранится в наших сердцах». А в промежутке — длинное перечисление заслуг, даже если их никогда и не было. Если умирает сорокалетний, в самом расцвете сил и на самом приятном переломе карьеры — из секретарей в советники, — скорбный голос обязательно произнесет стандартную фразу о безвременной кончине: «Смерть вырвала из наших рядов…» Бывает, что дипломат погибает в автомобильной катастрофе где-нибудь… да где угодно, хоть в Аравийской пустыне. Иногда — при доставке какой-нибудь срочной депеши, а иногда и перебрав лишнего, например, на приеме у дуайена дипломатического корпуса по случаю дня рождения главы страны пребывания. Тогда при прощании ему обязательно зачтется, что он ухитрился уйти из жизни «при исполнении» и «далеко за рубежами нашей необъятной Родины».

Случай с Леонидом Сергеевичем Сапрыкиным не подпадал ни под один из вышеперечисленных. В самом деле, что тут скажешь? Бандитская пуля? Но, во-первых, до сих пор никто толком не знал, кому принадлежало оружие, из которого был произведен роковой выстрел. Во-вторых, такая «болванка» годилась бы скорее на похоронах какого-нибудь бравого сотрудника правоохранительных органов, но никак не заместителя министра иностранных дел, курирующего отношения с международными организациями. Можно было бы, конечно, приплести международный терроризм или чеченский след, но как его приплетешь, если благодаря гнусному журналюге Семену Хинштаму весь МИД — да и вся страна — знает, что три года назад из этого же оружия уложили Виктора Шрамкова из департамента по культурным связям. Этот же журналюга продолжает кропать грязные статейки, в которых утверждает, что в высотке на Смоленской завелся маньяк, отстреливающий своих идейных противников, что, между прочим, — полнейший бред, так как если Виктор Шрамков был известен своими ортодоксальными взглядами, то Леонид Сергеевич по своим убеждениям — западник и либерал.