Мария Шкатулова - Виза на смерть

Зачем он это сделал? Зачем послушал Костю и ввязался в такую авантюру? И что будет, если что-нибудь сорвется и он не сможет отдать долг Мухину?

В советские времена Виктору Васильевичу, выросшему в номенклатурной семье, было обеспечено вполне благополучное существование — статус отца гарантировал всему семейству государственную жилплощадь, распределители, санатории, а лично ему — быстрое продвижение по служебной лестнице. Он никогда не сомневался в справедливости существующего миропорядка и никогда не задумывался над тем, что этими благами пользуется лишь ничтожно малая кучка людей. В начале девяностых мир, в котором ему было отведено надежное местечко, внезапно рухнул — у кормушки оказались другие люди, и ему, Виктору Шрамкову, места среди них уже не нашлось. Эти «другие» умели делать деньги и в таком количестве, о котором бывшая номенклатура не могла и мечтать. В самом деле, что такое госдача на Николиной горе или «чайка» с шофером по сравнению с виллой на Лазурном берегу, собственной яхтой и самолетом, купленными на доходы от нефтяного или алюминиевого бизнеса? Виктору Васильевичу и самому очень бы хотелось все это иметь, но он не знал, где взять, — делать деньги он не умел и потому завидовал своим бывшим коллегам по министерству, ушедшим в бизнес и теперь процветающим.

Своего бывшего сокурсника и коллегу по МИДу Костю Антонова он встретил в Нью-Йорке, когда шел второй год его командировки. За стаканом скотча Костя рассказал о своем бизнесе, и у Виктора потекли слюнки. «Сколько можно наварить, если вложить… — Виктор Васильевич запнулся, прикидывая свои возможности, — десятку, например?» — «Что такое десятка? — снисходительно улыбнулся Костя. — Полтинник — это уже кое-что…» — «А сотня?» — спросил Шрамков, и сам испугался того, что сказал. «Серьезно? — Костя впервые посмотрел на него с интересом: — Можешь вложить такие бабки?»

В облике Бориса Дмитриевича Мухина от бухгалтера не было ничего. Это был крупный мужчина с большой красивой головой, румяными щеками и смеющимися глазами. «Ба-а! — восклицал он, встречая кого-нибудь из старых знакомых. — Сколько лет, сколько зим!» — и обязательно заключал в объятия. Он любил поесть, выпить, посидеть в ресторане в хорошей компании, умел сделать женщине комплимент и при этом трогательно заботился о своей хрупкой белокурой супруге Ниночке. Про них говорили «красивая пара», хотя обоим было уже под пятьдесят. За долгие годы работы в МИДе он ухитрился не нажить себе ни врагов, ни недоброжелателей.

Неизвестно, на чем основывалась дружба столь непохожих друг на друга людей — замкнутого и вечно чем-то недовольного Шрамкова и жизнерадостного Мухина, — но факт остается фактом: главный бухгалтер полпредства был единственным человеком, которому Виктор Васильевич доверял, насколько, впрочем, вообще был склонен доверять кому бы то ни было. Называя Косте сумму в 100 тысяч долларов, Шрамков блефовал — таких денег у него не было и быть не могло. Он и сам толком не знал, зачем он это сделал — то ли просто сболтнул, то ли у него действительно уже наклевывалась некая мысль, но, когда Костя сказал, какой процент можно получить, вложив эти деньги, Шрамков лишился покоя. «Так что ты подумай, старик, — многозначительно произнес Костя, гипнотизируя его взглядом, — я здесь до пятницы».

Лежа без сна рядом с равнодушно посапывающей супругой, Виктор Васильевич говорил себе, что взять такую сумму ему все равно негде, а мечтать о несбыточном — дело пустое и даже вредное. Но чем больше он это понимал, тем больше хотел. Мысль о Мухине не сразу пришла ему в голову, а когда пришла, он с ужасом отогнал ее. «Вдруг откажет? Кем я тогда буду в его глазах? Еще, не дай Бог, кому-нибудь сболтнет?..»

Выйдя на следующий день на работу с твердым убеждением, что такой разговор невозможен, Виктор Васильевич, обедая с Мухиным в представительской столовой, не удержался и рассказал о встрече с Костей. Компанейский Борис Дмитриевич, который и сам был не прочь подзаработать, сразу понял, что от него требуется, и согласился на несколько месяцев выдать Шрамкову под расчет сто тысяч долларов.

Москва встретила его неприветливо. Как всегда, не было тележек для багажа, и пока он озирался в поисках ее, какой-то жучила предложил ему «свою» за десять баксов. Грубо отшив его и проклиная «демократов», Шрамков сам потащил чемодан к стоянке такси. Валил мокрый снег — ему сразу залепило очки, и он вынужден был поставить дорогой чемодан в грязь, чтобы протереть стекла. И наконец, таксист, здоровый амбал с красным лицом, нагло потребовал сто долларов, чтобы довезти его до дома. Виктор Васильевич хотел было возмутиться, но, окинув взглядом окружающее пространство и заметив длинную очередь на маршрутку, плюнул и, что-то проворчав себе под нос, согласился.

Приехав на Брянскую, он сразу бросился к телефону. Костя не отвечал, и он почувствовал, что им снова овладевает тревога. Он принялся бесцельно слоняться по квартире, но зачехленная мебель, настежь открытый пустой холодильник и немытые окна, выходящие на вокзальную площадь с автобусами, уличными торговками и бомжами, наводили еще большую тоску, усиливая тягостное ощущение неприкаянности и одиночества. Не выдержав, он набрал номер родителей и тут же пожалел об этом — мать, подойдя к телефону, разохалась, что он не предупредил о своем приезде, и долго донимала его бессмысленными вопросами, не случилось ли чего с ним или с Сашенькой. «Я бы хоть в квартире у тебя убралась, — причитала она и, не дав ему опомниться, потребовала, чтобы он немедленно явился к обеду: — Я только что сварила куриную лапшу… еще горячая…» — «Отец дома?» — спросил он, едва скрывая досаду и проклиная себя за то, что поддался настроению и позвонил, хотя собирался спокойно принять душ и заняться делами и только потом объявить о своем приезде. «Дома, конечно! Куда он денется?..»

Стоя под горячим душем, он пытался убедить себя, что все хорошо, что мать обрадуется подаркам, а потом они как всегда будут сидеть за большим столом в уютной отцовской гостиной и говорить о политике.

Но и тут его надеждам не суждено было сбыться. К подаркам мать отнеслась равнодушно и оживилась только тогда, когда он достал альбом с фотографиями. «Сашенька-то как повзрослел!» — умилялась она, и Виктор, гордясь успехами сына в английском, ввернул, что тот смотрит телевизор и все понимает. «А Оля зачем постриглась? — воскликнула Валентина Георгиевна, увидев снимок невестки. — Не надо было ей позволять!» — и он почувствовал, что с трудом сдерживает раздражение.

Кроме того, они оба показались ему какими-то постаревшими, потускневшими, потерявшими интерес к окружающему, и он никак не мог понять, чего больше у него в душе — раздражения или жалости. Отец хмурился, слушая его рассказы об интригах в представительстве, но молчал.